Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Теоретически заостренное переосмысление пространства и локальности, трансграничности и топографий означает для литературоведения настоящий поворот. Оно уводит от переоценивания внутренних пространств и раскрывает значимость реальных пространств – как темы, а также как контекстуальных условий художественных текстов. Поворот этот скорее топографический, нежели пространственный, поскольку непосредственно связан с репрезентациями: топография как (о)писание пространства. Подобная литературная топография, вновь обращающаяся к ранней «поэтике пространства» Гастона Башляра,[949] конкретным образом отражается, например, в локализациях посредством таких «атлантов», как литературные и философские тексты,[950] – усваивая и топографическую традицию, которая обнаруживает свое средоточие в «Атласе Мнемозины» Аби Варбурга, где историческая констелляция представлена как визуальный процесс (ср. iconic turn).

Аспект локализации художественных текстов приводит англиста и компаративиста Хиллиса Миллера в книге «Топографии» к вопросу о том, как в романах, стихотворениях и философских текстах работают топографические описания и что они означают.[951] Пространственный или топографический поворот здесь также – хоть и подспудно – играет свою роль. Ведь и литературные ландшафты считаются не заданными объектами описания, но результатом человеческих или же поэтически-языковых действий, приписываний и проекций. Именно перформативные возможности языка производят пространства, которые являются чем-то большим, нежели просто поведенческой средой. Топографическая литература добивается «трансформации пустого пространства в целый мир».[952] Вместе с тем через топографическую рефлексию литература сообщает собственное отношение к миру, свою связь с координатами исторической реальности. Свои пространственные заслуги литература демонстрирует не только в области текстуальных территорий[953] в художественных текстах. Они обнаруживаются и в сфере перевода теорий, литературных теорий, «путешествующих теорий» («traveling theories»). Используя такую пространственную перспективу, Миллер ступает на территорию переводческого поворота и вместе с тем помещает в фокус внимания топографическую локализацию теорий, их отнесенность к определенному местонахождению и связь со средой возникновения. Теориям и концептуальным понятиям – о чем нельзя забывать при всей их переводимости – также свойственна культурная специфика и локальность, поэтому их нельзя безболезненно «переместить» через культурные границы.

Культурная топография означает смежный пространственный горизонт, в котором один весомый немецкий сборник научных трудов по итогам соответствующего симпозиума о «топографиях литературы» также целенаправленно осмысляет топографический поворот в аспекте литературоведения.[954] Исходной точкой здесь оказываются не заданные пространства, локации или места, но производство пространства топографическими культурными техниками, картографированием, репрезентацией, локализацией, движением, образованием сетей и т. д. За рамками простого созерцания пространства, как пишет в предисловии к сборнику его составитель Хартмут Бёме, центральные исследовательские категории представлены физической материальностью и медиаопосредованием пространства: «Пространство никогда не присутствует просто так. <…> Потому что пространство – это в первую очередь пространство материальное, то есть обременяющее и требующее напряжения».[955] Кажется, будто такой подход подтверждает предполагаемую «оседлость» немецкого пространственного дискурса в противоположность концептуальным взлетам пространственного поворота. В любом случае подчеркнуто дисциплинарный угол восприятия поворота к пространству заземляет отношение к феномену «поворота», что само по себе, конечно, не может не подкупать. Однако остается спорным, достаточно ли этого топографического понимания пространства, чтобы оценить заслуги мировых литератур в формировании культурных топографий. Его применение к анализу транснациональных, трансграничных художественных явлений позволяет не только рассмотреть литературу с точки зрения рефлексии границ, связи с путешествиями, истории завоеваний, перемещения в пространстве, но и задаться вопросом о художественном «изобретении» и переосмыслении организующих пространство отношений, а также о причастности литературы к политически-концептуальным стратегиям маппинга. В этом отношении локализация собственной пространственной перспективы в указанном сборнике отстает от уже довольно дифференцированного международного пространственного дискурса, поскольку обращается лишь к «недавно провозглашенному топографическому повороту»,[956] чтобы разметить новую область литературоведения. Лишь дальнейшее расширение литературоведческого понимания пространства в направлении нового – и междисциплинарного – диалога с международным теоретическим развитием позволяет более продуктивно использовать разносторонние методологические идеи разветвленного пространственного поворота.