Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

В такие широкие политические диапазоны географии по-своему вписывается этнология, или же культурология с этнологическим бэкграундом.[923] К этому ее подготовило исследование межкультурных «зон контакта», в принципе возникающих лишь в определенных социальных практиках.[924] Примерами здесь служат отдельные междисциплинарные исследования, например работы о море как продуктивной «зоне контакта».[925] При этом – с отсылкой к пространственному повороту[926] – речь вновь идет о сконструированном характере социального и политического пространства. Пространство здесь также не считается более ни «резервуаром», ни определяющей восприятие категорией сознания, но предстает как «продукт социального и политического действия»[927] с материальными эквивалентами в архитектуре, строительстве и т. д. Так, например, корабль понимается как «гибридное пространство» встречи разных культур. Тем самым пространственный поворот ведет к тому, что историзируются даже такие, казалось бы, безысторичные пространства, как море. Уделяя внимание «зонам контакта», пространствам наложения и сопряжения, этнология также сходит с колеи холистских представлений о культуре. Она признает ценность промежуточных пространств также и в других дисциплинах, не в последнюю очередь в исследованиях культурного трансфера или в литературоведении и переводоведении, анализирующем перевод как (не только языковой) переход.[928] Зоны контакта – и здесь обнаруживается связь с переводческим поворотом – позволяют рассмотреть конструкции пространства как процессы перевода и наоборот.

Уже такие отдельные исследования демонстрируют, что попытка работать с категорией пространства не только концептуально служит в этнологии, как и в других дисциплинах, неотъемлемым импульсом к конкретизации и созданию эмпирического фундамента. К примеру, перепроверке подлежат ставшие почти жаргоном разговоры о деспатиализации за счет миграции, виртуальной мобильности и современных медиатехнологий, и подобной перепроверкой могут служить конкретные эмпирические исследования того, как люди, лишившись своих «корней», по-новому организуют свою жизнь, в том числе и пространственно.[929] Тем самым больше внимания получает многоголосие пространств: связь местной активности с социальными отношениями, в которые вписаны эмоции, память, история, телесное и ментальное освоение, ментальные карты и борьба смыслов – далеко за рамками простого набора действий.[930] Цель в данном случае – при помощи особой компетенции эмпирического полевого исследования и при помощи этнологических методов локального сравнения культур, исходящего из отдельных ситуаций, вновь добиться точного анализа практик создания пространств.[931] Чтобы «разработать теорию культурной пространственности»[932] – как предлагают Бригитта Хаузер-Шойблин и Михаэль Дикхардт со стороны этнологии, – вновь требуется более широкий общедисциплинарный диапазон. В этом случае к программно-концептуальному уровню дискуссий о пространстве следует по-новому применить похвальную попытку эмпирически фундировать тему пространства, стремительно набирающую популярность, и выявить материальность пространства, не натурализуя ее. Без такой панорамы будет укрепляться лишь реляционное, анализирующее действия, понятие пространства, каким его разработала Мартина Лёв с позиций социологии.[933] Между тем этим понятием пространства пользуются почти все социологические и культурологические дисциплины. Это касается также связей ритуала с пространством, как называется и одно из направлений аспирантуры в университете города Майнца.[934] В рамках этого направления на примере сакральных пространств поднимается вопрос о том, как общества создают себе ритуальные пространства и как ритуалы оформляются и трансформируются существующими пространствами. Здесь нельзя не заметить перекличек с перформативным поворотом.