Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Так, англо-американская, международная версия очевидным образом ориентируется скорее на глобализацию, на большие пространства мировых пространственных отношений и политику пространства. И, напротив, кажется, что немецкоязычная версия – за исключением некоторых политически окрашенных подходов культурной географии[907] – ориентируется преимущественно на сферу европеизации или в любом случае (возможно, под влиянием истории повседневности и исторической антропологии) – рассматривает скорее пространства локального и регионального опыта. Такой диагноз обнаруживается, когда spatial turn или topographical turn обращаются к собственным способам изображения поворота к пространству, иными словами, когда различные теории пространства «локализуются» по тому или иному месту своего возникновения – американскому или немецкому. На соответствующий маппинг пространственных культурологических теорий частично указала Зигрид Вайгель, различая spatial turn в рамках cultural studies и пространственный поворот немецкоязычной культурологии.[908] Она обнаружила, что cultural studies начинаются с критики истории колонизаторства и движутся в сторону контрдискурсов этнических меньшинств в «промежуточных пространствах» культур, в то время как немецкоязычный topographical turn (в литературоведении) скорее историзирует, обращается к конкретным местам, но также использует семиотическую аргументацию и опирается на историю философии. Однако, концентрируясь на cultural studies, она приходит к ошибочному заключению, что spatial turn зиждется на «этнографически обусловленной теории культуры».[909] При этом для пространственного поворота этнография играет крайне незначительную роль, а исключение культурной географии с ее важными политическими импульсами искажает исходные концептуальные позиции этого «поворота», позволяющие превратить «пространство» в непосредственно аналитическую категорию.

3. «Пространство» как аналитическая категория

Чрезвычайно важно всегда помнить, что количественного роста исследований о «пространстве» в качестве «темы» или «предмета исследования» еще недостаточно, чтобы провозглашать пространственный поворот. Столь же мало доказывает и широкое междисциплинарное разрастание «пространства» до размытого «метафорического универсального понятия».[910] Как и другие «повороты», пространственный требует качественного скачка, сопутствующего методико-концептуальному профилированию. Последнее достигается лишь тогда, когда междисциплинарными усилиями внимание к пространству и пространственности отделяется от пространства в узком смысле слова – когда само мышление становится пространственно-ориентированным и переходит в методологическую процедуру спатиализации: в призыв к «географическому мышлению» («thinking geographically»).[911] Наконец, на переднем плане находится не пространство как таковое, поскольку и речь идет не о том, чтобы заменить время пространством. Решающее значение остается за перспективой спатиализации, объектами которой не в последнюю очередь становятся и сами история и время: «спатиализация времени и истории»[912] в смысле методологической исследовательской установки. Последний виток пространственного поворота свершается, однако, лишь тогда, когда раскрывается эпистемологический потенциал пространственной оптики, как происходит это, например, в ориентации Соджи на «пространственную герменевтику» («spatial hermeneutics»[913]). Соджа предлагает раскрыть все акты понимания через пространство, чтобы они охватили одновременность, сосуществование и рассредоточение неравных сфер жизни так же, как и асимметрию отношений власти. Это предложение, опять-таки указывающее на пределы исторического повествования с его временно́й последовательностью, обретает методологическую основу в «контрапунктном чтении» Саида, а также в познавательной установке «маппинга».