Впрочем, анализ ментальных карт не является порождением пространственного поворота.[896]
Еще дискурс постмодерна заложил фундамент для концептуализации ментальных карт и когнитивного маппинга (Фредрик Джеймисон),[897] а также для понимания пространства как средства взаимообмена, как средства языка и символического наполнения (через содержимое памяти, империалистические приписывания и т. д.). Конструирование пространства при помощи символизации задает пространственному повороту ключевой вектор движения. Потому что внимание направляется также на то, как карты не просто отображают естественные отношения, но выражают акты измерения и символического кодирования вплоть до манипуляций, что не в последнюю очередь позволяет использовать их в качестве инструментов политического господства.Операционализация критической – и даже политической – пространственной перспективы методами картографирования (маппинга) существенно смягчается в примечательной немецкой версии пространственного поворота, представленной в работах историка Карла Шлёгеля. Пространственный акцент Шлёгеля тоже закрепляется на географических картах, однако последние служат скорее тому, чтобы в топографическом смысле выявить одновременность пространственных связей и обнажить пространственные отношения через чтение карт как «визуализацию».[898]
Нельзя не заметить здесь связь с иконическим поворотом (iconic turn): «История демонстрирует свою визуальную, иконографическую сторону».[899] Однако очевидна и сопутствующая этому деполитизация: посредством карты здесь репрезентируется одновременность, «единство времени, места и действия».[900] Утрачиваются всяческий анализ власти и перспектива действия, которые в постколониальных побуждениях к спатиализации, исходящих от «третьего пространства», еще обладали важным значением. Вместо этого здесь подчеркиваются два других аспекта. С одной стороны, пространственный поворот признается новой оптикой, перед которой – ввиду синхронности и нагромождения различных, прежде анализировавшихся отдельно друг от друга пространственных измерений – стоит задача изобразить комплексность исторических процессов и к тому же в таком масштабе, какой не позволял себе ни один другой «поворот»: «Обращение к месту всегда подспудно оправдывало histoire totale (тотальную историю. –Пространственный поворот, таким образом, означает у Шлёгеля давно назревшее и вытесненное текстуализмом и культурализмом внедрение в материальность пространств: раскопки, поиски следов и связующих линий, – тем самым Шлёгель выступает в поддержку исследования конкретных мест, свидетельств очевидцев и экспедиций также и в исторической науке. С оглядкой на рефлексивный поворот, удивительными в этой установке не в последнюю очередь оказываются ее последствия для изображения истории. Потому что в будущем историографические описания культуры также должны скорее изображать поля, отмечать точки пересечений и линии взаимосвязей.[903]
Тем самым вместо «нарративов эволюции»[904] смогут утвердиться другие формы репрезентации, соответствующие противоречивому, конфликтному и раздельному сосуществованию различных миров – межжанровые «нарративы синхронности»,[905] как называет их Шлёгель.Удивительным образом все же просматривается (европоцентристская) политическая цель: произвести новое измерение Европы. Однако такое измерение пространства не учитывает людей, остается сугубо картографичным и не сообразуется с действиями и отношениями. К тому же концентрация на «производстве нового европейского пространства»[906]
после расширения на восток или также на запад заставляет предполагать, что существует некоторое различие между двумя версиями пространственного поворота.