Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Медиаведение, безусловно, придало важный импульс иконическому повороту. Однако дальнейшее культурологическое развитие поворота к образам происходило уже не на его территории. Собственной научной перспективой рассмотрения образов оно не обогатило иконический поворот.[1028] Потому что в центре его внимания находятся всевозможные технические прорывы в медийной сфере, особенно доминирующая роль новых технологических медиа в современной культуре. Конечно, в рамках этой общей проблематики симуляция образных миров на основе «технологий воображаемого»[1029] тоже становится предметом разговора. Однако медиумы образов в их специфических качествах здесь не находятся в центре внимания. В конце концов, они требуют отрефлексированного понятия образа, который, помимо «технического», учитывал бы и потенциал символического выражения. Другие важные направления, предваряющие поворот к образам, оказываются более плодотворными для дальнейшей разработки исторически ориентированного культурологического изучения медиаобразов. Примечательны здесь подходы антропологической медиаистории, истории и теории фотографии,[1030] историко-прагматического изучения иконических медиа в рамках европейской этнологии,[1031] а также подходы медиаэтнологии.[1032] В дебрях новейших медиатеорий такие подходы скорее были вытеснены на периферию – но они вполне удовлетворяют исторически отрефлексированным подходам к специальному образному медиаведению со стороны истории искусства, как, например, у Мартина Шульца. При этом в основу кладется такое понимание медиа, которое как раз таки исходит не из того, что вопросы восприятия и связь с телом можно делегировать какому-то техническому медиуму.[1033] За медиумом образа, напротив, признается явная связь с восприятием, а вместе с тем и собственная формально-эстетическая структура, равно как и особое культурное измерение символизации – вместо того чтобы редуцировать его к некой инстанции передачи техническими средствами или опосредования знаками: «Медиа воплощают образы».[1034]

Антропология образов

Воплощение (материализация, отелеснение – Verkörperung) становится центральной категорией, с помощью которой антропология образов Ганса Бельтинга вводит в историю искусства перспективу «медиаистории образа».[1035] Такое укрупнение и такая модификация медиатеории уберегают ее от риска лишиться своей предметной области, пусть даже в этом виде она вовсе не оказывается существенной для иконолого-исторического подхода образной антропологии и ее центрального аргумента: связи образов с телом, материальностью. Существенной предстает скорее перспектива Аби Варбурга, в рамках которой вместо культурологии на первый план выдвигается иконология, подчеркивающая физическое воздействие образов. Именно в русле этой традиции Бельтинг призывает сфокусировать внимание на взаимосвязях образов с телесностью, возникающих, с одной стороны, через собственный медиум-носитель, с другой – через изменение осознания своего тела, которое свершается в наблюдающем. Центральную роль при этом играет своего рода перевод образов, при котором внешние образы в акте созерцания превращаются во внутренние в индивидуальном хранилище образов.[1036] Человеческое тело в этом случае само становится медиумом образа, в подобном процессе перевода лишь меняющего свой носитель[1037] – «тела как живые медиа, способные воспринимать, запоминать и проецировать образы».[1038]

Примечательной здесь кажется попытка снять дуализм внутренних и внешних образов – за счет перевода образного восприятия в телесное. Примечательно, однако, и то, что внутри иконического поворота Бельтинг совершает и пространственный поворот, определяя местоположение образов – а именно в теле как в «месте средоточия образов»,[1039] как в пространственно-телесном опыте внутренних мест, таких как сны и воспоминания. Впрочем, для обоих «поворотов» это чревато и некоторой узостью. Да, это позволяет акцентировать аспект материального опыта в теории образа – однако в свете такого эссенциалистского понимания телесного тело в то же время предстает неоспоримым, «свободным» от репрезентаций хранилищем актов восприятия. Но куда же пропали гендерные телесные различия, куда делись социальные практики, общественные процессы и конфликты? В конце концов, без них никак не обойтись, когда речь идет о пространствах и местах, а также об использовании, способах применения и функциях образов – и этого здесь решительно недостает.