Визуальные исследования или исследовательские подходы к визуальной культуре (visual culture),[1070]
таким образом, направляют взгляд на значение самих способов восприятия. Это позволяет говорить о визуальном повороте, смещающем акцент с образа на перформативность[1071] и освещающем такие практики восприятия, как созерцание, наблюдение и формирование взгляда, в качестве социальных и культурных процессов. И тем не менее поле визуальных исследований также оказывается гетерогенным и противоречивым. Так, к примеру, Джонатан Крэри в рамках своей «генеалогии внимания» во второй половине XIX века[1072] работает в пограничных областях этого исследовательского направления. Он изучает не только визуальные формы восприятия, но и выявляет компоненты всего комплекса визуального восприятия. Неожиданным образом на передний план при этом выходит акустическое как часть визуального впечатления: «Проблематичный термин „восприятие“ я употребляю прежде всего, чтобы указать на субъект, определяемый не одной только модальностью зрения, но также и слухом и осязанием, а главным образом – до неразличимости смешанными модальностями, которые целиком или в значительной мере ускользают от взгляда визуальных исследований».[1073] Культурологическая перспектива позволила бы конструктивнее отнестись к этой релятивизации автономии визуального, незаметно закравшейся в иконический поворот. Крэри и сам предлагает многообещающую контекстуализацию, необходимую в этом случае. Он включает визуальное вкупе с другими силами в контекст такого свойства субъективности, как податливость воздействиям, и с подобных позиций – связанных также с вниманием к экономическим условиям труда – объявляет визуальное важным элементом процесса модернизации.В дискуссиях по этому поводу до сих пор преобладает отказ от фиксации на образных объектах за счет обращения к формам принципиально визуального восприятия, что методологически в любом случае продуктивнее ограничения «темой образа». Преимущественно в американских подходах к визуальной культуре – а в Германии также у Тома Холерта[1074]
– акцентируется прежде всего общественная и политическая сторона визуализации. Это очерчивает поле рефлексии, связанной с социальными, гендерно-специфическими конвенциями взгляда, – вплоть до практик образного представления как средств осуществления власти и контроля.[1075] Тем самым, правда, еще не созревает (наметившаяся в рефлексивном повороте) основополагающая критика такой формы взгляда, которая отложилась в европейской истории как жест господства визуального принципа.[1076] Однако это кладет начало критической теории взгляда и ви́дения, проблематизирующей последствия визуального принципа или же контролирующего «сверх-взгляда» – вплоть до все более агрессивных практик слежения в современных обществах и до медийной переработки подобных практик слежения, например посредством таких телесериалов, как «Большой Брат».[1077] Чем интенсивнее исследуются социальные основы и культурные коды ви́дения, тем больше вопрос «что есть образ?» смещается в контекст социальных актов восприятия и власти:[1078] кто и зачем производит и использует образы, как они работают и как воспринимаются? Ввиду тесной связи с критической рефлексией взаимоотношений ви́дения, видимости и очевидности, репрезентации, восприятия и стратегий господства, здесь обнаруживаются интересные точки соприкосновения с рефлексивным поворотом – уже даже на основе собственного самопонимания подходов визуальной культуры как некоего «обновления критики репрезентации».[1079] Именно за счет того, что исследования визуальной культуры обращаются к методически плодотворным формам (визуального) восприятия и связывают их с властью и знанием, они демонстрируют свою культурологическую значимость – при условии что не теряются в безбрежности предметной области визуального, но целенаправленно концентрируются на местах бытования образов и на конкретных культурных и аналитических техниках в обращении с образами.3. Иконический поворот вместо лингвистического – от знания об образах к иконическому инструменту познания?