Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Пожалуй, непреодоленной по сей день остается серьезная гендерная слепота во всех дисциплинах, подключающихся к постколониальному повороту. При том что последний сам может извлечь пользу из гендерных исследований, ибо все они заняты общим делом: с исторической точки зрения – выявить ключевую связь между гендером и империализмом в отношении маргинализации «Другого/Другой»,[654] а с эпистемологической точки зрения – снять дихотомии и отказаться от бинарных систем, например от поляризации «мужчина/женщина» с ее иерархическими оттенками. С другой стороны, постколониальный поворот также снабжает гендерные исследования важными критическими импульсами: критике подвергается западная универсализация гендерных исследований, которая привела к тому, что женщины во всем мире обобщаются в одну гомогенную (подавляемую) группу.[655] По отношению к женщинам из стран третьего мира – как утверждают в своей критике Чандра Моханти, Рей Чоу, Трин Минх-Ха, белл хукс и другие – западный феминизм и гендерные исследования приобретают скорее гегемонистский статус, конструируя женщин третьего мира в качестве гомогенной, безвластной группы. Женщины закрепляются в образе монолитной группы в своем объектном статусе – и чаще всего это статус жертвы. Феминистские подходы за пределами Европы оспаривают подобное закрепление, выдвигая аргумент о том, что дискурсивные категории «женщины» и «гендера» подменяют здесь историко-политическое значение этих понятий в его культурно-специфических различиях. Тем самым женщины лишаются не только исторической и политической «силы» («agency»),[656] но и возможности использовать собственное (локальное) местонахождение в целях самоопределения и саморепрезентации. Критика западного феминизма приходит к заключению, что он описывает женщин третьего мира в их безвластии (и объектном статусе) для того, чтобы его теоретики могли профилировать собственное дискурсивное самопонимание в качестве автономных субъектов, подобно тому как это происходит в случае ориентализма. Постколониальные стимулы вынуждают появляющиеся транснациональные гендерные исследования искать возможные точки соприкосновения,[657] то есть децентрированные эпистемологические позиции.[658] При этом следует переосмыслить и ускорившуюся циркуляцию «путешествующих теорий» и аналитических категорий, таких как «раса-класс-гендер и т. д. в исследованиях женщин и гендера».[659] Транснациональный гендерный анализ отсылает к обладающей критическим потенциалом проблематике, которая заставляет обращать внимание на гендерно-специфичные измерения в конструировании «Другого» – вплоть до конструирования белой и иной маскулинности;[660] теоретически фундированные постколониальные литературные тексты особенно обогащают такой анализ.[661]

4. Критические импульсы для постколониального поворота

Камнем преткновения в дискуссиях по поводу перспективного проекта транснациональных гендерных исследований становятся вопросы: кто же является носителем постколониальной теории? можно ли считать ее проектом культурных элит? Как бы то ни было, к носителям этой теории относятся эмигрировавшие интеллектуалы, успешно работающие в западных университетах, так называемые «половинчатые» (halfies)[662] с «идентичностью через дефис»: индийско-американские, такие как Гаятри Спивак, Хоми Баба, Ашис Нанди, Дипеш Чакрабарти, Веена Дас, Салман Рушди и другие; африкано-американские, такие как Нгуги Ва Тионг’о, Кваме Э. Аппиа, Ашиль Мбембе; карибско-английские, такие как Стюарт Холл и т. д. С их помощью постколониализм взошел на Олимп академической системы в качестве дисциплины. Однако именно здесь постколониальный поворот сталкивается с угрозой оказаться в тупике, которая возникает, как только он начинает превращаться в жаргон и выливается в автореферентность и пустые заклинания.[663] Ему это грозит явно больше других новых ориентиров культурологии. Ведь диапазон постколониального поворота связан с крайней многозначностью, поскольку ему приходится преодолевать разрыв между теоретичностью культурологического подхода и практикой культурно-политического высказывания. Поэтому он, с одной стороны, склонен придавать собственным исследовательским концепциям нормативный статус, укрепляя его эмфатическими средствами. С другой стороны, он обнаруживает тенденцию к «метакритическим спекуляциям», вместо того чтобы связать их в отдельных эмпирических исследованиях с локальными политическими, экономическими и культурными фактами.[664] Противостояние и подавление воспринимаются лишь на дискурсивном уровне, как считают в своей критике Бенита Пэрри и прежде всего Аяз Ахмад,[665] исходя из типично марксистской, политико-экономической точки зрения.