Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

Судьба дала мне снов с излишком

и сердца учащенный бой,

но к сожалению я слишком

упорно занята собой.

Душа во мне от слез сырая:

мне дождь осенний нипочем.

Несу, от боли замирая,

куль соли за своим плечом.

Анна ПрисмановаЭти вывихнутые, перекрученные, как простыня в руках прачки, стихи запоминались мгновенно. Присманову в СССР не печатали и не упоминали, да и на Западе ее сборники не переиздавались. Я мечтал достать другие ее книги, и, телепатически откликнувшись на мои мольбы, голландская славистка Петра Куве выпустила в Гааге собрание сочинений Присмановой – роскошное малотиражное издание, ныне доступное в электронной библиотеке"Вторая литература".

Книга Присмановой вышла в 1990 году, а собрание сочинений ее мужа Александра Гингера появилось только сейчас, в великолепной серии "Серебряный век. Паралипоменон" издательства "Водолей".

Это необычное собрание. В первый том вошли все стихотворения Гингера, проза и эссеистика, во второй – переписка с друзьями, воспоминания о поэте, пародии и всякие мелочи из его архива: например, сценарий детективного фильма о любителе бабочек, убивающем обитательниц курортной гостиницы при помощи ядовитых мадагаскарских духов (подозреваю, что это шпилька в бок Набокова). Надо признать, что почти все письма друзей Гингера, равно как и его ответы, удручающе пресны. Никаких философских взрывов, никаких драм и признаний, нет даже забавных сплетен, если не считать откровений Бориса Божнева об интрижке с замужней дамой, супруг которой выступал в роли вуайериста. Ничего сенсационного, ничего ядовитого, только обсуждение корректур, мелкие денежные вопросы, споры о неологизмах, дачные хлопоты, неприметные литературные дела. Сохранились лишь письма 50-60-х годов, но, похоже, и в молодости Гингер был столь же сдержан. "Он никогда не высказывал своего мнения до конца и в самый серьезный момент переводил разговор на мелочи", – воспоминал художник К. Терешкович. И все же я изучал эту переписку с увлечением – может быть, потому, что только что дочитал другую книгу –  "Гадюшник" Михаила Золотоносова, хронику проходивших в те же самые годы партсобраний в ленинградском отделении Союза советских писателей. Рядом с мерзопакостными склоками ошалевших соцреалистов скромные диалоги парижских русских писателей кажутся подвигом здравомыслия, торжеством литературы. "Тело нашей Поэзии было разрублено надвое, и обе его части живут, ничего не ведая друг о друге", – писал вернувшийся в СССР поэт Марк Талов в Париж Сергею Шаршуну. Советский литературный зоопарк в переписке действительно не упоминается вовсе, хотя после войны Гингер и Присманова получили краснокожие паспорта. Страшно подумать, что случилось бы, если бы они решили репатриироваться и в разгар борьбы с безродными космополитами оказались в СССР.

''К собратьям по перу я прихожу застегнутый на все пуговицы, но с вопящей розой своих стихов в петлице'', – это признание поэта совсем другой эпохи вполне подходит для Александра Гингера. Он писал Сергею Маковскому, что складывает не лучшие слова в лучшем порядке, как следует поэту, а странные слова в странном порядке.

Я привет под испорченным зонтиком

голоском восклицаю скопца 

мореплавателям и охотникам, 

путешественникам и борцам

Глеб Струве, оставивший мне в наследство книгу "Соль", заметил, что у  Гингера едва ли найдется хоть одно цельное, чем-нибудь не испорченное стихотворение. Это преувеличение, хотя, конечно, у Одарченко или Георгия Иванова безупречных стихотворений гораздо больше. Из испорченного зонтика Александра Гингера высыпаются сияющие спицы: замечательные строфы, замечательные строки, замечательные слова.

Боюсь других в моем уме бессильном,

Хоть и они хлопочут точно я,

Подобные оплеванным рассыльным

На площади рябого бытия.

Или вот этот взгляд из окна поезда:

Свисток безапелляционный,

Путь полотняный и песок,

Тоски последней станционной

Засыпаны и ток и сок.

Ты видишь маленькие кровы

Людей, живущих по краям,

И пропитание коровы,

И лошадей у края ям.

Оплеванные рассыльные и пропитание коровы останутся в русской поэзии, хотя вряд ли справедливо замечание Георгия Адамовича, что поэт Присманова бледнее, чем Гингер. Осмелюсь еще вырвать одну строчку из небезупречного стихотворения "Объяснение", она вполне могла стать моностихом:

Меня знобит на небольшой подстилке