Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

Александр Гингер принадлежал к поколению, на которое обрушились все камнепады прошлого столетия, но судьба его оказалась на удивление благополучной. Он вовремя сбежал от большевиков, провел всю жизнь в одном из лучших городов мира, не нуждался, был счастлив в браке, избежал ареста во время оккупации, хотя был евреем, а после войны не поддался на уговоры жуликов, заманивавших эмигрантов в СССР. Он не участвовал в литературных склоках, со всеми дружил и (в отличие от своего друга Бориса Поплавского) смог опубликовать все написанное. Увидел итоговую книгу своих стихов: она вышла за несколько недель до его смерти ("во всем мире "Сердце" интересует человек пять", – писал Гингер из больницы Софии Прегель, сохранившей его архив). И вот последняя удача: произведения Гингера бережно собрал и подготовил к печати один из лучших исследователей поэзии русского зарубежья, профессор Иерусалимского университета Владимир Хазан. Вот что он мне рассказал:

– Замысел издания Александра Гингера возник давно, когда я занимался поэзией Довида Кнута. Тогда я опубликовал письма Кнута Гингеру, перечитал гингеровские стихи, собрал все его сборники. Был даже замысел издать Гингера в малой серии "Библиотеки поэта", но этот проект не был осуществлен, хотя работа над ним началась. Кстати сказать, меня до сих пор не оставляет вопрос, подходит ли он по ранжиру для такой высокой серии. Все-таки я более склоняюсь к положительному ответу, потому что, хотя Александр Гингер написал всего чуть более сотни стихотворений и вряд ли претендовал на сколько-нибудь значительное место в истории литературы, некоторые его стихи составляют гордость русской поэзии, по крайней мере, ее эмигрантской ветви. Я решил собрать все, что вышло из-под пера этого человека, в том числе все эпистолярные диалоги. Его переписка с деятелями культуры в русском зарубежье, вошедшая во второй том, публикуется впервые. Я хотел показать, что, несмотря на свою склонность  к изоляции, уединению, даже эскапизму (в Гингере, равно как и в его супруге Анне Присмановой, было сильно развито антиколлективистское начало: он никогда не входил в литературные группировки, за исключением начала 20-х годов, когда был одним из инициаторов создания первых экспериментальных групп "Гатарапак" и "Палата поэтов"), это был человек, который жил внутри эмигрантского мира. И переписка показывает, что он вовсе не находился на обочине литературной жизни, а при всем своем эскапизме и экстравагантности входил в эмигрантское сообщество. Мой коллега Андрей Устинов в свое время познакомил меня с "гостевым альбомом" Гингера и Присмановой: они у себя в квартире устроили что-то типа литературного салона, и для этой цели был заведен "гостевой альбом". В этот альбом вписаны стихи многих известных творческих деятелей эмиграции – от Бунина, Тэффи и Георгия Иванова до, скажем, Вадима Андреева и Евангулова. Собранный в книге эпистолярий – то ли писем Гингеру и Присмановой, то ли их писем кому-то, как кажется, весьма колоритно и красочно рисует жизнь, воздух эпохи, передает настроение людей. Если говорить об историческом документировании той жизни, то я привык доверять только двум вещам – дневникам и письмам.

– К сожалению, сохранилась, в основном, послевоенная переписка, а самый интересный период – это двадцатые годы, когда Гингер дружил с Борисом Поплавским, когда в Париже возникли объединения молодых поэтов, которые вы упомянули, – "Гатарапак", группа "Через", "Палата поэтов". Расскажите, пожалуйста, об этом времени.

– Это очень интересный, хотя крайне сложный и во многих отношениях "темный" период, "героические времена молодой зарубежной поэзии", как назвал ту эпоху Довид Кнут. Многие вещи, к сожалению, не сохранились. Как вы правильно отметили, большая часть переписки того времени до нас не дошла, по всей видимости, безвозвратно утрачена. Хотя какие-то необычные находки возникают, как, скажем, найденный мною в Израиле недавно большой архив Довида Кнута. И это более через десять лет после выхода двухтомного собрания его сочинений, в котором, как мне казалось, он представлен практически всеми своими текстами. Приходится признать, что мы далеко не полностью представляем себе раннюю эпоху эмигрантской литературы, когда она делала свои первые шаги.