Культурология. История мировой культуры и религии

В современной России в социокультурное пространство вернулись религии, в первую очередь православие, например в Москве стали ежегодно проводиться Дни славянской письменности и культуры. Государство примирилось с церковью, когда в 1993 г. вышел Указ Президента РФ «О создании международного фонда возрождения Валаамского архипелага и Спасо-Преображенского монастыря», показавший новое отношение государства к религиозным вопросам. Вместе с тем столкновение в российской жизни традиционного с экстремальным приводит к возникновению парадоксальных явлений. Так, в религиях на место традиционных пытаются встать религиозный модернизм, сектантство и мистицизм. Эти черты, присущие современной российской культуре, специалистами расцениваются как признаки переходного ее характера.

Данная ситуация стала преодолеваться постепенно, начиная с 2010-х гг., когда на уровне центральных органов власти (президент) заговорили об угрозе ослабления «духовных скреп» России, когда патриотизм вновь получил позитивную интерпретацию. Видимо, это начало долгого этапа идейно-нравственного оздоровления культуры при сохранении свободы творчества как неотъемлемой части демократии, укрепление которой по-прежнему остается общественной целью. Конкретные же процессы, происходящие в культуре в постсоветское время, выглядят следующим образом.

«Образование и наука – это фундамент культуры, ключ к модернизации и обеспечению национальной безопасности страны» – с этим утверждением О.Н. Смолина (доктора философских наук, профессора, депутата Государственной Думы всех созывов, первого заместителя председателя Комитета Госдумы по образованию) спорить не приходится. Поэтому положение дел в культуре целесообразно начинать с характеристики данных сфер. А они переживают не лучшие времена. В образовании включение в «Зону европейского высшего образования» (Болонскую группу) происходит, по мнению большинства педагогического сообщества, за счет ничем не оправданного отказа от отечественных традиций, обеспечивавших уровень одной из лучших в мире систем образования по качеству и доступности, и за счет излишней коммерциализации данной сферы культуры.

Причем в правительственных документах, казалось бы, ставятся правильные задачи: в «Программе-2020» (так называемая «Концепция долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации до 2020 г.») стратегической целью государственной политики в области образования объявлено «повышение доступности качественного образования в соответствии с требованиями инновационного развития экономики и современными потребностями общества». Однако эта цель на основе Закона об образовании, разработанного правительством, недостижима, потому что он предлагает, по Смолину, «политику образовательной сегрегации». Суть ее состоит в построении элитарной системы образования, а точнее, двух систем: одна должна обеспечивать высокопоставленным чиновникам и «олигархам» возможность учить своих детей в элитных школах и вузах либо за границей; другая – научить так называемый простой народ, говоря словами Пушкина, «чему-нибудь и как-нибудь». Речь идет о том, что в сфере образования теперь действует (как и в остальных областях общества) модель иерархии «центр – периферия», включающая такие ступени: общенациональные университеты (МГУ им. Ломоносова и СПбГУ), федеральные (7 вузов), исследовательские (29 вузов). Эта стратификация обрекает около 96 % всех российских вузов (961 из 1000) на «провинциальное бытие».

Направление на элитаризацию образования и сокращение числа вузов, с объективной точки зрения, ничем не оправдано. Это видно из такой статистики: например, в Австралии один вуз приходится на 52 тыс. граждан, в Бельгии – на 55 тыс., а в России – на 130,5 тыс. чел. В 2007 г., когда министр образования и науки РФ говорил о чрезмерности количества вузов и поступающих в них школьников, ситуация была следующей: из 1 тыс. выпускников школ в вузы поступили в России 55,4 %, в Латвии – 73 %, Литве – 72 %, Греции – 74 %, США и Швеции – 83 %, в Южной Корее – 85 %, в Финляндии – 88 %. Очевидно, что есть связь между этими данными и тем, что экономики Южной Кореи, США или Скандинавских стран являются более инновационными, чем российская.