Культуры городов

Кто знает, где и как зарождаются новые перспективные ви́дения в наши дни? Многие отдельные явления, которые интересуют меня в современных культурах Нью-Йорка, формируются такими факторами, как иммиграция, этничность и экономический кризис. Они связаны и с развитием культурной стратегии экономического роста, которое началось в 1960-х и о котором я писала несколько лет назад (Zukin 1989 [1982]). Очевидно, что смежные вопросы экономического спада, видимой утраты местными сообществами способности отстаивать свои интересы и общего поворота к туризму стали еще более актуальны в 1970-х, когда люди начали все отчетливее видеть признаки структурного кризиса глобальной экономики, и тем более в 1990-е, когда смерть городов и всепроникающая приватизация казались неизбежными побочными эффектами бюджетных кризисов и развития финансовых рынков. В течение этого времени культурные стратегии, которые первоначально представляли собой результаты экономического развития, превратились в стратегии, направленные на стимуляцию экономического роста.

Кто знает, к чему все это ведет? Изучая жизнь в лофтах, я говорила, что творческий способ производства является средством управления обществом, механизмом, абсорбирующим безработицу, идеологией, которая, подобно движению за сохранение исторического облика, амортизирует переход от индустриального общества к постиндустриальному. Однако с сегодняшней точки зрения этот анализ требует уточнений. Когда идеология защитников старины и движение за музеефикацию вышли за рамки образованной элиты, начался процесс политизации и демократизации культуры. Отчасти это произошло вследствие столкновений по поводу мультикультурализма и социального разнообразия; отчасти – оттого, что доводы об экономических выгодах культуры стали понятны более широким слоям общества.

Чем большее количество социальных групп вовлечено в культурное освоение пространства, тем более культура становится общественным благом: культура – это не только дымовая завеса, но и способ прояснения и расширения пространства политических споров о справедливом распределении благ. Перспективное ви́дение как стратегия развития также становится не просто средством культурной гегемонии, но и общим достоянием. Ви́дение предоставляет возможность «восстановить» другую, более открытую для всех общественную культуру, предшествовавшую 1970-м годам, когда центр города отличался как от гетто, так и от районных торговых улиц. И тут вполне логично будет задаться вопросом – чья перспектива лежит в основе общественной культуры?

Возьмем, к примеру, Сальваторе Скотто – президента Корпорации развития сообщества Гоуэнус-канал (Gowanus Canal Community Development Corporation), который живет в прошедшем джентрификацию рабочем квартале недалеко от заброшенного промышленного района на бруклинском побережье. Там, где сейчас свалки автомобилей, склады и кучи мусора, ему видятся рестораны, галереи и бутики.

Он видит, как возводятся красивые жилые дома. В море возвращается рыба. И в соответствии с федеральным законом, действие которого ныне приостановлено, мистер Скотто, предприниматель из Кэррол- Гарденс, потративший полжизни на борьбу за очищение Гоуэнуса, видит, как местность вокруг канала становится примером для всей Америки – как нужно обращаться с заброшенными промышленными территориями (New York Times, October 11, 1993).

Илл. 48. Будущее глазами Сальваторе Скотто: здесь, на набережной канала Гоуэнус в Бруклине, откроются ресторан, художественные галереи и модные магазины. Фото Alex Vitale

Что это – ирония автора репортажа? Или это – дискурсивная репрезентация, настолько же красочная, насколько и приукрашивающая определенную группу городского населения? Или же это общий режим перестройки ви́дения города с тем, чтобы потом бороться за изменение самого города? Если принять последнее предположение, эстетика ви́дения становится языком морали.

Даже самый обычный наблюдатель заметит, что эстетизация – это оборотная сторона страха. Это не страх в метафорическом смысле – страх Другого, женщин или конца цивилизации. Нет, это страх конкретного исторического момента, когда признание ценности визуальной культуры города представляется единственно возможным способом его спасти – спасти от сноса и застройки, от преступников и бедняков. Если бы только эта схема работала.