Купавна

— Какой такой Федор Безъедов? — в недоумении, теряя терпение, спросил я.

— Потише, голова разламывается.

Всплески уличного шума вливались в распахнутое окно. Владимир Иннокентьевич прикрыл его створки с таким злом, что задребезжали стекла. Одновременно зазвонил телефон — непрерывно и настойчиво, так обычно вызывает абонента междугородная станция.

— Наконец-то! — вскричал Салыгин, схватил трубку, назвал себя. С полминуты послушав кого-то, спросил: — Скажите, еще жив? — И опять напряженно слушал. — Хорошо, спасибо!

Забыв положить на рычаг трубку, хотя разговор и был закончен, Владимир. Иннокентьевич сосредоточенно о чем-то думал, не скоро протянул мне руку.

— Ну, здравствуй, — сказал он, будто только-только заметил меня.

— С Херсоном разговаривал?

Салыгин кивнул.

— Удачно, наскочил на самого главного.

— На Федора Безъедова? — беря у него из рук трубку и кладя ее на рычаг телефонного аппарата, спросил я.

— Фу ты! — опять багровея, воскликнул он. Заложив руки за спину, забегал по комнате. — С этим подлюгой еще придется повозиться. Пока удача на его стороне. Но удача никогда не бывает постоянной: либо она уходит от негодяев, либо они сами бегут от нее.

— Да перестань скакать! — прикрикнул я на него. — Объясни толком, с кем разговаривал?

— С главным врачом больницы, в которой лежит Микола Градов, — ответил он, все еще продолжая шлепать тапочками по паркетному полу. — За жизнь не ручается, но обещает сделать все возможное. — Он остановился, пристально глядя на меня: — Давай не будем паниковать, в Херсон мы поспеем к завтрашнему утру. А вот тут сегодня… Не знаю, как быть с Иваном Тимофеевичем Рысенковым. Надеюсь, разберутся. Еще получит свое этот Безъедов, увидит кузькину мать! Но пока каково мне?! Ведь я не о трех жилах… Да, пришла беда — отворяй ворота. И туда надо поспеть, и тут не может обойтись человек без меня. В Херсоне при смерти фронтовой друг, а здесь… Да что же это деется?..

Продолжая бегать по комнате, Салыгин сшиб несколько модных легких стульев, попавшихся на пути. Остановился лишь тогда, когда большие настольные часы с музыкальным отсчетом времени проиграли двенадцать. Раньше здесь не было этих часов. Не случалось, чтобы нашу дружескую беседу нарушала их гулкая, будто пронизанная космическим эхом, мелодия.

Таких часов не было у Салыгина. Но ведь со временем в каждом доме могут появляться новые вещи, иногда с новыми людьми. Скажем, отмечает кто-либо из семьи свой юбилей или какое другое торжество, гости приносят памятные подарки. Оказалось, что и этот оригинальный прибор для измерения времени преподнес Владимиру Иннокентьевичу майор в отставке Иван Тимофеевич Рысенков. Взял человек и подарил приятелю, потому что тот вообще любит уникальные вещи. Само по себе это движение души не составляет чего-то особенного. Может, на это обстоятельство не следовало бы и обращать внимания. Но дело в том, что вместе с майором Рысенковым и его замечательным подарком в квартире Салыгина впервые появился некий Федор Безъедов. Друзья провели вечер славно, не подозревая ничего плохого в будущем.

Ничего плохого не усмотрел и я, выслушав совсем не интересовавший меня рассказ Салыгина о часах и каком-то Федоре Безъедове, потому спросил:

— Так что же с нашим Дружбой?

— А то, что сегодня ночью у меня на квартире раздался телефонный звонок Светланы Тарасовны. Подорвался Микола! — выпалил Салыгин.

Лучше бы он сказал. «надорвался», с этим недугом современной медицине легче справляться. С этой мыслью я поторопился спросить:

— Оговорилась, может быть, Светлана Тарасовна? Или ты ослышался? Дружба ведь опытный фронтовик!

— Э-э, никто не может знать, где надо соломки постелить! — возразил Салыгин. — Иван Тимофеевич тоже маху дал. Можно сказать, тоже как бы подорвался. И приходится еще одного фронтовика спасать. Грозятся исключить его из партии.

Владимир Иннокентьевич насупил лохматые брови, затеребил свою короткую бороденку с появившейся в ней за последний год проседью.

— И у майора Рысенкова есть борода, поокладистее моей. Да только враз она у него побелела, — сказал он, пройдясь по мне таким взглядом, точно попросил моего сочувствия, приглашая в заступничество за фронтового товарища.

— Какое же преступление совершил Иван Тимофеевич, чтоб исключать его из партии?

Салыгин перевел взгляд на портрет жены.

— Нет, Фросенька, еще не все потеряно! Решение партийной организации микрорайона — еще не все. Есть другие высокие инстанции. Они будут решать окончательно, вплоть до съезда партии. Но как долго придется ходить ему с ярлыком виноватости, а? Скажи, пожалуйста!

— Послушай, говори пояснее, что произошло с Рысенковым? Что он натворил?

Владимир Иннокентьевич ожесточился, вспыхнул как порох.