Купель дьявола

Даже сон мой куда-то улетучился. Я в недоумении посмотрела на Херри.

– Вину? Какую вину?

– Видите ли, – он сразу успокоился и присел передо мной на пол. – Мои предки родом отсюда, из этих мест. Они жили здесь, в этом городе, когда произошло наводнение.

Я округлила рот, но так и не нашлась, что сказать: сочувствовать трагедии, которая произошла в пятнадцатом веке, по меньшей мере глупо.

– Спасся только один человек. И лишь потому, что накануне уехал в Утрехт, по делам. За день до того, как Лукас Устрица должен был выставить в церкви Святой Агаты свой триптих «Апокалипсис». Этого человека звали Хендрик Артенсен, и я веду свой род от него.

Хендрик Артенсен. Где-то я уже слышала это имя…

– Хендрик Артенсен, – повторила я. – Он знаменит только тем, что спасся во время наводнения?

– Он знаменит тем, что всю свою жизнь посвятил уничтожению картин ван Остреа. – Лицо Херри-боя стало скорбным. – Он был одержим этим. Во время наводнения погибли его жена и еще неродившийся ребенок. Хендрик считал, что Лукас виновен в наводнении. И во всех остальных смертных грехах тоже.

– Семя дьявола, – задумчиво сказала я. – Этот ваш предок думал, что картины убивают.

– Суеверие! Картина не может убить, как вы не понимаете?

– Но он так думал, – упрямо повторила я.

– После трагедии Хендрик Артенсен отправился в Гент и сжег мастерскую Лукаса. Погибло несколько великолепных работ. В Ренте он женился второй раз, но после рождения ребенка – это была девочка – снова отправился на поиски картин. Он не верил, что Лукас умер и оставил Голландию в покое. Все это зафиксировано в хрониках, они хранятся в Роттердамском университете. У меня есть копии хроник. Я занялся Лукасом еще до того, как наткнулся на них. Вы понимаете, что произошло со мной, когда я узнал, что между моим предком и Лукасом Устрицей существовали подобные отношения? Что они были врагами… И теперь я пытаюсь восстановить… как это сказать по-русски? Chain of centuries… Разорванную цепочку столетий. Теперь вы понимаете меня? История цивилизации без Лукаса ван Остреа никогда не будет полной.

Надо же, какие мысли бродят в этой умной голландской голове! Я честно попыталась проникнуться их пафосом, но так и не смогла этого сделать. Я была всего лишь никчемным специалистом по прерафаэлитам; воровкой, присвоившей миллион долларов без учета подоходного налога, карманной авантюристкой и любительницей дамских детективов.

Кажется, и сам Херри-бой понял это. Он поднялся с пола и коснулся пальцами моего почти уснувшего колена.

– Хорошо, я не буду вас мучить, Катрин. Высыпайтесь, мы все переносим на завтра…

Я даже не дослушала его: я свалилась на жесткую кровать и заснула как убитая. Никаких сновидений, никаких шепотов, никаких теней, только ослепительная вспышка где-то внутри меня. От этой вспышки я проснулась и даже не сразу сообразила, где нахожусь. Херри-бой стоял против меня, ужасающе прекрасный, с тонким одеялом в руках. Он напряженно вглядывался в мое лицо: похоть и нежность рвали Херри в клочья. Боже мой, какие мрачные желания таятся на самом дне человеческих душ!..

Я наблюдала за Херри-боем сквозь полуприкрытые веки, я даже боялась пошевелиться. Одно неосторожное движение – и я спровоцирую его, похоть уложит нежность на обе лопатки и победительно вскинет руки.

Херри сделал еще один шаг ко мне – и снова черты его лица причудливо изменились, они перестали принадлежать этому веку, этому году – предпоследнему в колоде тысячелетия. Наверное, с таким же вожделением, с каким Херри смотрит на меня, его предок Хенрик Артенсен поджигал мастерскую в Генте. Нужно прекратить это безумие, иначе он просто рухнет рядом со мной на кровать. И я не смогу отказать ему.

– Что-то случилось, Херри? – прерывистым шепотом спросила я.

– Ничего. Я просто принес вам одеяло, к утру похолодает.

Он понял, что разоблачен, и тотчас же нацепил на себя маску беспристрастного исследователя творчества Лукаса ван Остреа.

– У бургомистра этого города была дочь, Катрин. – Херри накрыл меня одеялом. – Об этом тоже повествуется в хрониках. Она умерла незадолго до того, как море накрыло город. Это совсем другая история, никак не связанная с наводнением. Очень печальная история. Дочь бургомистра любила Лукаса Устрицу – так было сказано в записках Артенсена.

Зачем он рассказывает мне все это?

– И что же было дальше?

– Она утонула. Хенрик Артенсен утверждает, что Лукас сам подтолкнул ее к этому. И уже после смерти написал ее изображение. Потом это изображение украсило левую створку триптиха. Самое любопытное, что ее звали точно так же, как и вас, Катрин…

Рыжая в мантии, Дева Мария с лицом не самой даровитой выпускницы Академии художеств Кати Соловьевой – так вот почему оно показалось мне мертвым в мертвый час предутренних откровений! Спокойная улыбка Херри-боя, такая ручная, такая одомашненная – еще вчера, в Амстердаме, – теперь пугала меня. Пугала до обморока. Зачем он рассказывает мне все это?

– Зачем вы рассказываете мне все это, Херри?