Купель дьявола

Мы на несколько минут задержались в крохотном гардеробе – или в помещении, похожем на гардероб. Херри-бой заставил меня снять ботинки и разулся сам.

– Здесь два зала, – сказал он. – Первый – то, что удалось собрать о Лукасе ван Остреа и о его времени. Все настоящее. Несколько рисунков, которые приписывают последователям Лукаса.

– У него были последователи?

– Да. Но никто не достиг и четверти того мастерства, которым обладал Лукас. Говорят, что он обладал секретом изготовления особых красок. Этот секрет с его смертью был утерян безвозвратно…

Я вспомнила краски «Всадников» – они совсем не потеряли своей яркости Деве Марии повезло чуть меньше – пять столетий ее мотало по миру. И все же даже она не требовала особой реставрации.

Херри провел меня в первый зал, обшитый потемневшими дубовыми панелями и медными пластинами в простенках. На стендах под стеклом были выставлены раскрытые рукописи, несколько офортов и рисунки.

– Подарок Утрехтского университета. Подарок Роттердамского Университета. Книга из Мюнхенской пинакотеки, – комментировал Херри – Все то, где хотя бы косвенно упоминается Лукас ван Остреа и его время.

Придыхания Херри-боя не произвели на меня никакого впечатления. Я была слишком далека и от пятнадцатого века, и от всех последующих. Быть может, встреча с центральной частью триптиха несколько взбодрит меня.

Самым интересным для меня экспонатом по-прежнему оставался Херри-бой. Метаморфозы, начавшиеся еще на шоссе в Харлинген, продолжались. Только здесь, в крохотном музейчике, он по-настоящему ожил.

Херри-бой подошел к двери, ведущей в центральный зал, и толкнул ее.

– Входите, Катрин.

И я вошла.

Картина располагалась у противоположной стены, за толстым защитным стеклом. По размерам она полностью совпадала со «Всадниками», то есть была совсем невелика. И в то же время заполняла собой все пространство. Она как будто парила над залом, окутанным мягким, струящимся светом. Он проникал с потолка, шел от стерильно-белых стен и такого же светлого пола. Футуристический интерьер, в самой сердцевине которого была спрятана картина, вовсе не казался неуместным. Наоборот, он тактично уходил на задний план, чтобы дать зрителю сосредоточиться на последнем творении Лукаса Устрицы.

Я медленно подошла к картине.

Центральная часть, Херри-бой прав.

Все события, после появления всадников Апокалипсиса, были изображены с хронологической точностью.

Видения Страшного суда заставили меня содрогнуться: горящие города и тонущие корабли в пейзаже, жуткие монстры, пожирающие грешников; ангелы смерти – и Зверь…. Тот самый зверь, число которого 666. Все семь голов его были отталкивающи и прекрасны одновременно. Картина глухо ворочалась за толстым стеклом, и я вдруг испытала чувство панического страха: а вдруг она прорвет такое ненадежное стекло, и вся эта лава человеческого греха расползется по острову и сожрет его. А потом сожрет и само море, и побережье, и крошечную Голландию… Я рыскала глазами по полотну, надеясь найти хоть какую-то точку опоры, хоть какое-то спасение от Зверя.

Но спасения не было.

Зверь вползал в меня, покачивая всеми своими головами, и сквозь чешую этих голов просматривались человеческие черты: прекрасные глаза, которые невозможно не любить; изогнутые уголки губ, неукротимые волны ресниц…

– Катрин!

Я нехотя оторвала взгляд от картины.

– Вы стоите уже полчаса, Катрин, – голос Херри-боя с трудом проникал в меня. – Это великая картина, правда?..

– Это великое зло, – я тотчас же возненавидела себя за полчаса глубокого петтинга со Зверем. – Интересно, куда смотрит бог?

– Вы же не верите в бога, Катрин…

– Лучше бы я верила. Идемте отсюда, Херри.

Я вышла из зала с одной лишь мыслью – вернуться сюда снова. И зашнуровывала свои «катерпиллеры» гораздо дольше, чем обычно. Неприлично долго. Голландец застал меня у картины за непристойными мыслями, теперь же нужно сделать вид, что никаких непристойных мыслей и в помине не было.

* * *

До убежища Херри-боя мы добрались в полном молчании. Только здесь я почувствовала себя в безопасности. Херри оказался молодцом: даже в доме он не попытался заговорить со мной. Я вытянулась на узкой койке и прикрыла глаза. Никакой надежды. Лукасу Устрице удалось сделать грех таким привлекательным, а кару за грехи такой сладкой, что перед этим невозможно было устоять. Даже я не устояла. Практичная русская девушка Катя Соловьева. И не за это ли самое полюбила создателя картин дочь бургомистра Катрин?..

– Жаль, что ваш обожаемый художник не был испанцем, Херри!..

– Почему? – Херри показал тактичный нос из-за перегородки.

– Святая испанская инквизиция уничтожила бы все это богохульство в зародыше. И не было бы никаких проблем.

И старичок Гольтман был бы жив, добавила я про себя. И фартовый вор Быкадоров соблазнил бы не одну женщину. И Леха Титов до сих пор управлял бы своей нефтяной империей…

– Вы сердитесь на картину, Катрин?

– Я сержусь на себя.

– Я понимаю вас…

– Давайте закроем тему.

– Хорошо, – он был удивительно покладист. Он добился своего. Я увидела картину и не смогла не проникнуться ей. Он сам стал свидетелем этого.