Кузены

В недоеденной половинке между слоями начинки виднеется что-то белое и сметанообразное.

– Эм-м… Похоже на хрен. Прости, – говорю я, пока Джона в два глотка осушает стакан. – Он не любитель, – поясняю я бабушке.

– Я заметила.

Отщипнув с миниатюрного пирожного крупную ежевику, она отправляет ее в рот. Даже странно видеть – неужели Милдред ест, как обычный человек? Я бы не удивилась, узнав, что она питается исключительно давнишними обидами.

Разжевав и проглотив, она наконец снимает очки и кладет их на стол рядом с тарелкой. Густо подведенные, как и в первую нашу встречу, глаза по-прежнему направлены на Джону.

– Расскажи мне – как дела у Андерса?

Тот замирает, лишь чуть подергивается мускул у рта. Молчание длится так долго, что я уж думаю – вопрос остался неуслышанным. Затем Джона тянется за водой и наливает себе еще, хотя тишина становится совсем уж невыносимой. Наконец он смотрит на Милдред и делает глубокий, медленный вдох, словно готовясь говорить долго и много.

– Хотите, чтобы я ответил честно?

Голос звучит спокойно, с ноткой вызова. Вся прежняя неловкость вдруг куда-то испарилась. Отчего-то из-за этого теперь уже мне не по себе…

Милдред приподнимает бровь:

– Разумеется.

У меня вырывается нервный кашель. Джона, моргнув, оглядывается на меня и заливается густой краской. Обернувшись к Милдред, он бормочет:

– Нормально, кажется. Я не в курсе. Мы не очень близки.

На ее лице мелькает какое-то непонятное выражение, и она поворачивается к Обри:

– Ты тоже мало похожа на отца, хотя кое-что все же есть – в форме глаз и подбородка. – Та выглядит удивленной и польщенной таким сравнением. – Как там Адам?

Обри нервно оттягивает ворот платья и облизывает губы. Она так и не притронулась ни к еде, ни к напиткам. Голос, однако, звучит вполне ровно:

– Ну… как обычно.

Милдред изящно отпивает чай.

– Другими словами, по-прежнему думает, что солнце восходит и заходит для него, и окружает себя теми, кто с этим согласен?

У меня от неожиданности глаза лезут на лоб. «Господи, дамочка, – думаю я про себя, – если он действительно такой, может, надо было что-то с этим сделать?»

Обри краснеет. На ее лице отражается борьба между преданностью отцу, которой тот совсем не заслуживает, и явным согласием с отпущенной колкостью. Милдред смягчается и на секунду даже касается пальцами в перчатке ладони внучки.

– Извини меня. Выходные выдались тяжелыми. Я не хотела… Словом, давай поговорим о чем-то более приятном. Как я понимаю, ты занимаешься плаванием и участвуешь в соревнованиях? – Та кивает. – Отец должен тобой гордиться. Он всегда ценил спортивные достижения.

Обри колеблется, будто подозревая ловушку.

– Я… я надеюсь, что так.

Милдред снова поворачивается к Джоне, который до этого молча заедал чересчур острую приправу фруктовыми мини-пирожными.

– Слышала, у тебя отличные оценки? Собираешься поступать в Гарвард?

Тот делает паузу, чтобы проглотить кусок. Это легкий вопрос.

– Да, наверное.

Только минут через пятнадцать до меня доходит общее направление разговора. Есть немало животрепещущих тем, которые мы могли бы обсудить, – изгнание наших родителей, смерть доктора Бакстера, возвращение на остров дяди Арчера и, разумеется, главный вопрос, который должен волновать Милдред: «Какого черта вы вообще сюда приперлись?» Однако ничего подобного. Она по очереди расспрашивает Обри и Джону про отцов, достижения и жизнь вообще. Порой это больше похоже на допрос – бабушку явно интересует что-то конкретное о двух старших сыновьях, но она не хочет говорить прямо. Однако ее острый интерес не ослабевает ни на секунду.

Джоне явно здорово не по себе, но он держится и ничем себя не выдает. Обри же от избытка внимания распускается, как цветок под солнцем.

Меня здесь как будто и нет. Я всю жизнь представляла себе, как мы с бабушкой наконец встретимся. Конечно, про магазин – это просто глупые фантазии, однако все было гораздо глубже. Я думала – то, что меня назвали в ее честь, что-то да значит. И мое сходство с матерью. И дедушкины часы, которые я практически не снимаю. И наш общий интерес к искусству и моде.

Теперь же, сидя здесь, в любимом мамином месте легендарного Кэтминт-хауса, глядя на барашки волн у горизонта и наедаясь куда плотнее, чем предполагала, потому что ни одного вопроса мне так и не задали, я понимаю: ничего это не значит.

Может, Милдред расистка, поэтому не обращает внимания на свою единственную не-белую внучку? Или сексистка и ее интересуют только сыновья? Или я ей просто не нравлюсь?

– Мне нужно в туалет, – говорю я, резко вставая.

Она указывает на выход:

– Налево по коридору. Уборная через две двери.

– Ясно, – говорю я.