Кузены

Между колонн сбоку от входной двери нас ждет женщина в бесформенном сером платье и сабо, выглядящая совершенно неуместно на фоне величественного здания. Шофер останавливает машину, и мы выходим.

– Добро пожаловать, добро пожаловать! – приветственно машет Тереза Райан. Она пожимает руку подошедшей первой Обри обеими ладонями. – Ты, наверное, Обри. И, разумеется, Джона.

Пока они знакомятся, я держусь поодаль – мы ведь уже встречались. Вчера вечером я говорила с мамой, и мне показалось, что она скучает по Терезе.

– Передай ей – запасные питчеры у «Янкиз» в этом году что надо. Почти как в девяносто шестом.

Однако когда та приглашает и меня внутрь гостеприимным жестом, я ничего не говорю. Не хочу выглядеть, будто подлизываюсь. Да, она самый приятный человек из ближнего круга Милдред, но все же много лет назад выбрала ее сторону, не нашу.

Прежде чем повернуть ручку двери, Тереза останавливается.

– Если позволите, пара слов, прежде чем мы войдем, – говорит она, озабоченно хмурясь. – Для вашей бабушки вчерашний день стал тяжелым испытанием. Фред Бакстер был ее давним и близким другом. Его смерть потрясла ее. К тому же, полагаю, вы видели материал в газете о возвращении на остров вашего дяди?

Она обводит нас испытующим взглядом. Я изо всех сил демонстрирую безразличие.

– Да… Так странно.

Обри и Джона просто смотрят в землю.

– Столько всего сразу, – добавляет Тереза. – Надеюсь, вы понимаете, что завтрак может оказаться короче, чем мы думали.

Я киваю:

– Конечно.

Она распахивает дверь и жестом приглашает нас в огромный холл с девственно-белыми стенами и теряющимся в высоте потолком. Все пространство заполнено искусно подобранной коллекцией картин, скульптур и ваз – я такое раньше видела только в музеях. Худой мужчина во всем черном, прилипнув взглядом к одной из стен, что-то помечает в записной книжке. Я немало времени провела в художественной галерее матери моей подруги Хлои и практически уверена, что перед ним подлинник Сая Твомбли[3].

Увидев нас, мужчина прерывает свое занятие и поворачивается к Терезе:

– Уверен, что нас это заинтересует. Я с вами свяжусь.

– Прекрасно, благодарю вас.

Она возвращается к входу и открывает дверь. Оба обмениваются еще парой фраз вполголоса. Вернувшись к нам, Тереза лучезарно улыбается.

– Ваша бабушка подумывает передать куда-нибудь часть своей коллекции.

То есть избавиться… Каждая из картин, висящих там, может быть, и не принадлежит к числу лучших у Твомбли, но денег, вырученных за нее, хватило бы, чтобы оплатить наше обучение в любом из самых престижных колледжей. Мне, конечно, так и так туда не поступить, но все же…

Горькая мысль гложет меня всю дорогу, пока Тереза не распахивает перед нами двойные застекленные двери. Мы оказываемся на обширной террасе с видом на океан, с поручнями из нержавеющей стали. Меня немедленно охватывает ощущение дежавю – хотя я никогда и не была здесь, но мама столько раз описывала ее во всех деталях… Это было ее любимое место во всем доме.

– Милдред, дети здесь, – сообщает Тереза.

Бабушка сидит у тикового столика в тени гигантского кружевного зонтика, установленного позади. Накрыто на четверых, в трех многоярусных подносах аппетитный набор сэндвичей, выпечки и фруктов. На Милдред, несмотря на зонтик, еще шляпа от солнца и чудесный узорчатый шарфик поверх льняного платья цвета сливок, с длинными рукавами. Короткие перчатки в тон, на левой руке несколько золотых браслетов. Вьющиеся снежно-белые волосы распущены, лицо скрывают большие темные очки.

«Так нечестно», – думаю я, усаживаясь. Я свои не взяла, решив, что надеть их будет грубо. А мне бы они для этого разговора тоже пригодились.

– Обри. Джона. Милли. – Бабушка слегка кивает нам по очереди. – Добро пожаловать в Кэтминт-хаус.

Тереза отходит. Сзади из ниоткуда появляется человек в черном фартуке и вполголоса предлагает на выбор чай, кофе или сок.

– Прошу, угощайтесь. Накладывайте, что вам по вкусу, – добавляет Милдред.

– Спасибо, – хором отзываемся мы, но никто не делает ни малейшего движения к закускам.

– Вам ничего не нравится? – сухо интересуется она.

Тут же раздается звон серебра – мы все одновременно бросаемся наполнять свои тарелки. «Черт бы ее побрал», – думаю я, подцепляя вилкой ломтик дыни. Не прошло двух минут, а мы уже прыгаем по команде, как дрессированные собачки.

Джона, который сидит рядом, смотрит на сэндвичи с легким ужасом.

– Они все с латуком, – шепчет он мне. – И его там полно.

– Вот. – Я накалываю ему один своей вилкой. – Этот, кажется, с ростбифом.

Джона с благодарностью хватает его. Обри благоразумно набирает себе всякой мелкой выпечки.

– Итак… – Милдред складывает руки под подбородком. Я жду очевидного вопроса: «Зачем вы здесь?», но вместо этого она поворачивается к Джоне: – Должна признаться, я не нахожу в тебе ни малейшего сходства с Андерсом.

Тот пытается выиграть время, откусив от своего сэндвича сразу половину, но тут случается катастрофа. Лицо краснеет, на глазах выступают слезы… Задыхаясь, Джона выхватывает платок и выплевывает в него полупережеванные комки пищи, тянется за стаканом воды и сипит:

– Что это?!