Квантовая ночь

Я раньше несколько раз подвозил его домой, но никогда до сих пор не был в его квартире на втором этаже (как он говорил, никакого смысла переплачивать за вид из окна). Мне было интересно, как он оформил интерьер своей квартиры – если он вообще этим занимался.

Как выяснилось, квартира у него была обставлена получше моей: мебель в гостиной в серебристых и голубых оттенках явно подбиралась в тон, а на каждой стене красовались великолепные репродукции картин Эмили Карр с видами побережья Британской Колумбии. Реплики тотемных столбов индейцев хайда – тёмное некрашеное дерево – стояли по бокам двери в кухню.

Менно был одет так, как обычно одеваются старые профессора, – в немного мешковатые бежевые слаксы и коричневый кардиган. На нём были тёмные очки; мне стало любопытно, носит он их постоянно или надел, услышав, как я звоню в дверь.

– Джим! – воскликнул он, открыв дверь. – Привет! Что тебя ко мне привело? – Он жестом пригласил войти. Пакс следила за мной с другого края комнаты. – Присаживайся.

Я так и сделал, устроившись на диване. Менно сел в кресло, обращённое наискось к дивану. Слева от кресла стоял небольшой столик; Пакс уселась справа.

– Я видел записи собеседований со мной, – сказал я.

– Ты о процессе Девина Беккера?

– Что? Нет, нет. Старые записи. 2001 года. Со мной. В старом здании факультета психологии в Форт-Гэрри.

Долгая пауза, затем:

– Как ты их нашёл?

– По правде? Я обыскал твой офис.

Менно снова погрузился в молчание.

– М-да, – сказал он наконец.

– Я спрашивал тебя, что со мной тогда случилось. Почему ты не показал мне эти записи?

– Я знаю, что для тебя потеря памяти стала новостью, Джим. Но для меня это новостью не было.

– Господи, Менно. С каких пор ты знаешь?

– С 2001 года. С тех пор как ты её потерял. Прости, но тогда это было очевидно. Я не думал, что пропало целых шесть месяцев, но было ясно, что ты утратил память за какое-то время.

– Так почему же ты мне не рассказал?

Он приподнял плечи.

– Потому что ты излечился.

– Излечился? От чего?

– Я не знаю, – сказал Менно. Он не мог видеть выражение моего лица, но, должно быть, почувствовал, что я собираюсь возразить, потому что приподнял руку: – Честное слово, я двадцать лет пытался это выяснить. – Он шумно выдохнул. – И знаешь что? Это такое облегчение – наконец иметь возможность об этом поговорить. С тех пор как уехал Доминик, мне и обсудить это стало не с кем.

– Так что же, чёрт возьми, произошло?

– Мы с Домиником Адлером разрабатывали прибор, который мог бы детектировать не произнесённые вслух фонемы – по сути, считывать артикулированные мысли прямо из мозга. Ты откликнулся на наше объявление о поиске подопытных в «Манитобан»[44].

Тогда я участвовал во многих таких вещах; что угодно за пару лишних долларов.

– Я помню. Такая штука типа шлема.

Менно кивнул.

– На самом деле их было два. Мы начали с первого, и он действительно смог уловить активность твоего мозга, но она была очень слабой и терялась в том, что мы посчитали шумами. Тогда мы разработали второй шлем, в который добавили транскраниальный ультразвук. Идея была в том, чтобы посмотреть, нельзя ли усилить нужный нам сигнал в твоей слуховой коре, сделать из него своего рода внутренний крик вместо шёпота, чтобы наш сканер смог его различить. Но вместо этого ты и… ты потерял сознание.

– Я этого не помню.

– Но это было. ТУЗ-стимуляция тогда была ещё в новинку; мы этого не ожидали.

Я коснулся ладонью груди.

– Всё, что я помню из того времени, это что меня пырнули ножом, но…

– Да?

– Ну, насколько я могу судить, 31 декабря 2000-го я был в Виннипеге, а не в Калгари.

Менно пожал плечами:

– Я не знаю, откуда ты взял идею о нападении, но этого не было, по крайней мере не тогда. Но… да. Ты в тот вечер был здесь – и наш шлем тебя вырубил, а когда ты пришёл в себя, то, как бы это сказать, вернулся ты не весь.

Я удивлённо уставился на него, но он не мог этого видеть.

– Что?

– До тех пор у тебя был внутренний голос – я видел его на осциллоскопе, – однако после этого он пропал.

– Что ты имеешь в виду под «внутренним голосом»?

– Именно то, что сказал: внутренний монолог, артикулированные фонемы в мозгу даже тогда, когда ты ничего не говоришь. Однако после того, как ты пришёл в себя, он пропал. Свет горел…

– …но никого не было дома? – закончил я. – Ты серьёзно?

– Да.

– Грёбаный эф-зэ? Философский зомби? Господи. Не просто анестезия, но… – Я тряхнул головой. – Нет. Нет, это же просто мысленный эксперимент. Философские зомби в реальности не существуют.

Менно молчал, наверное, секунд тридцать. Затем тихим голосом произнёс:

– Существуют. Они повсюду.

– Да ладно!

– У большинства людей, которых мы протестировали, не было внутреннего голоса.

– Тогда ваше оборудование, должно быть…

– Стой. Думаешь, мы не проверили всё по три раза? То, что я тебе говорю, – правда. – Он махнул рукой в моём направлении: – Единственное, чем был необычен твой случай, – это тем, что поначалу у тебя внутренний голос был, а после обморока ты его утратил.

– Сколько я был без сознания?