Квартира

Такое время можно было пережить, лишь затаившись. Дядю Яшу спасли два свойства: привычка подальше держаться от важных людей и полная безыдейность. В комнате на Чайковского всегда толкался какой-то народ, но это были люди, подобные самому дяде Яше: маргиналы, мелкие сошки, заезжие гастролеры, выгнанные из дома неверные мужья и жены, бесчисленные растяпы, не успевшие на последний трамвай, все как один беспартийные, не занимающие ценных постов и имевшие привычку уклоняться от советской власти. Все это суетливое многоголосое сборище составляло мир, противопоставленный официальной действительности; мир беспутный, бестолковый и неустроенный, но легко принимающий всех и вся.

Среди толпы дяди-Яшиных гостей особенно выделялся Тимур — он приходил чаще других. Тимур был высокий и подтянутый, с умными темными глазами. Вова привык к Тимуру и считал его кем-то вроде друга семьи. Его даже не смущало, что дядя Яша однажды попросил не рассказывать матери о Тимуре; мягко, но настойчиво он произнес что-то в том духе, что сестра не всегда разделяет его мнение о друзьях, и лучше ей не знать то, что ее огорчит. Вова не понял, что это значит, но согласился.

От всех прочих персонажей дяди-Яшиной жизни Тимур отличался редкой проницательностью. Летом сорок первого он первым понял, что надо уезжать. Вова сидел на подоконнике, листал журнал «Нива» и слышал, как Тимур втолковывает дяде Яше, что скоро будет эвакуация.

— Медлить нельзя, Яш. Только не в этот раз. Бери в охапку сестру и Вовку и езжай, куда разрешат.

— Так она и поедет, — иронически возразил дядя Яша. — А кто тогда будет обличать старый режим?

— Тебе бы все шуточки шутить, а дело серьезное. Допрыгаешься как-нибудь.

— Война скоро кончится.

— А я слышал другое. Ты что, не видишь, сколько людей понабежало в город? От чего, по-твоему, они бегут?

Дядя Яша глотнул чай из большой кружки и угрюмо посмотрел на Тимура.

— Война наступает, Яш, мы уже никуда от нее не денемся. У тебя-то белый билет, но…

— Будешь упрекать? Да я первым понесся записываться на фронт, пять военкоматов оббежал, не берут!

— Кто тебя упрекает, я? Яша, я вообще о другом. Юрку помнишь? Пашу, Кольку Радищева? Все на фронте. На Юрку похоронка пришла на той неделе… Не кончится эта война за месяц. Боюсь, даже за год не кончится. Я и сам здесь сижу и с тобой разговариваю только потому, что завод меня отвоевал. У них, видите ли, есть бронь на специалистов… Говорю тебе, надо ехать. Отправь хотя бы Вовку.

— И что он, поедет один неизвестно куда?

— Езжай с ним.

— Сестра не пустит.

— Яш, ну что ты как маленький! Я тебя по-человечески прошу: придумай что-нибудь. Давай устрою тебя к нам на Кирзавод, там есть какая-то труппа. Получишь приписку к заводу — будет тебе билет в эвакуацию.

— А ты что, здесь останешься? Я тогда не поеду.

— Болван! — воскликнул Тимур в сердцах. — Какой болван! Красивый жест решил сделать? Прошло время для жестов, дурик!

Так они спорили до пены у рта. Наконец Тимур одержал победу. Задним числом дядю Яшу приписали к Кировскому заводу. Как и ожидалось, мать была против: во-первых, она не одобряла авантюры с заводом, во-вторых, не хотела бросать диспетчерскую. Упрямилась больше месяца, пока в сентябре не начались долгие и страшные артобстрелы, а потом и перебои с продовольствием. Линия фронта сдвинулась к Петергофу, и по городу прокатилась паника. Ходили слухи, что со дня на день немцы вступят в город. Как-то ранним утром Фролов застал мать у окна на кухне: она стояла у открытой форточки и смотрела за стекло. Улицу заволокло дымом, и в предрассветной синеватой темноте было видно, как вдалеке полыхают рыжие пожары.

— Вова, собери вещи, — отрывисто сказала мать. Это звучало так, будто идея эвакуации только что впервые пришла ей в голову.

Мать не любила признавать неправоту и совсем уж не выносила, когда правым оказывался Яша.

Фроловы хотели уехать вместе с другими счастливчиками на барже в двадцатых числах сентября, но в те дни прошел шторм. Две баржи затонули в Ладожском озере. Очередь на эвакуацию замерла. Прошло еще несколько дней, полных тревожного ожидания, и вдруг чудом нашлись какие-то суда, готовые принять эвакуированных. Вова запомнил неразбериху при посадке, собачий холод на палубе и нескончаемо длинную, глянцево-темную гладь воды.

Плыли очень долго и, как всем казалось, неизвестно куда. Пересели на поезд. Первые дней пять ехали в пассажирском вагоне и спали на жестких лавках, потом пришлось сменить их на темные товарные теплушки, где на деревянных нарах лежала примятая солома. Поезд шел на восток и часто останавливался, пропуская эшелоны с солдатами. Солдаты курили на станциях, собравшись в тесный кружок — молодые парни в стеганых штанах, гимнастерках и куртках-ватниках. Командиров можно было опознать по шинелям и полушубкам. В те дни ударили морозы, и Вова смотрел на белые овчинные воротники с тайной завистью.