Квартира в Париже

Лица танцоров были скрыты из-за близости друг к другу, а контуры силуэтов слегка размыты, создавая иллюзию смазанного кадра, неспособного уловить столь стремительное движение.

Лия застыла перед картиной, не в силах отвести взгляда и задыхаясь от внезапно вспыхнувшей страсти, заставшей ее врасплох.

– Лия? Что с вами?

Она тряхнула головой, пытаясь отогнать наваждение, и наконец сумела выдавить:

– Какой же вы идиот!

– Прошу прощения?

– Эта картина. Это же…

Она умолкла, не в силах подобрать нужное слово. «Великолепная» – слишком слабо, даже «сногсшибательная» недостаточно.

– Просто хобби, – протяжно повторил он.

Лия пропустила его слова мимо ушей.

– Да от одного взгляда на эту картину хочется оказаться на месте той женщины. Услышать музыку, ощутить близость партнера, жар его тела. На какой-то миг забыть обо всем на свете, кроме того, кто тебя обнимает словно единственную женщину на земле. Закружиться в танце, как они.

Не дождавшись ответа, Лия обернулась к нему: он уставился на нее с каким-то странным выражением лица, стараясь поймать ее взгляд.

– А эта как называется? – замялась она.

Габриэль смущенно опустил голову.

– Как она называется? – не унималась Лия.

– «Après»[6].

– Кто эти люди? Пара на картине?

– Не знаю.

– Не знаете?

– У меня была командировка в Хихоне, – рассказал Габриэль. – Возвращаюсь как – то поздно вечером в гостиницу, все театры, бары и рестораны уже закрыты, а эти двое танцуют под фонарем на тротуаре у самого моря. Без музыки, без зрителей. Все уже давно разошлись, а они танцуют.

Он помолчал.

– Просто захотелось, и все тут. Вот мне и… запало в душу.

Лия сглотнула ком в горле от разыгравшихся чувств и вдруг выпалила:

– Куда вы деваете свои картины? Продаете?

– Нет. – Он сунул руки в карманы джинсов. – Когда здесь становится слишком тесно, я переправляю их в Милбрук. Все предки там развешивали свои работы, а мои чем хуже?

– И ни разу не устраивали выставку?

Он оглянулся на полотно.

– Была такая мысль. Дед с отцом уже все уши прожужжали.

– Так в чем же дело?

– А зачем? Только от работы отвлекаться. Ерундовая затея, да еще сколько времени и денег потратишь.

– Ерундовая? – Лия скрестила руки на груди. – Ну, тогда и мне, наверное, ни к чему картины из бабушкиной квартиры выставлять.

– Чую я, к чему вы клоните, только все зря. Моя мазня с картинами из той парижской квартиры даже рядом не стояла.

– А разве не в этом суть? Они и должны быть разными, и у каждого зрителя вызывать разные эмоции!

– Да вам лишь бы на своем настоять!

– Нет, просто откровенно выражаю свое мнение. Зачем так уничижать свои работы словом «хобби»?

– Как раз наоборот, трезвая оценка своих возможностей идет только на пользу. К сожалению, предки этим не отличались.

– О чем это вы?

– Мои прадед, дед и даже отец потратили уйму времени и денег, гоняясь за недосягаемой мечтой – прославиться и разбогатеть на своих картинах. И, несмотря на все труды, кроме разочарования ничего не добились. Не будь у нашей семьи фамильного особняка и обширных угодий, с которых можно иметь доход, да бережливых и умных женщин, управляющих делами и не дающих мужчинам в погоне за призрачными мечтами пустить семью по миру, все могло бы обернуться совсем по-другому.

– Подозреваю, у ваших предков не было такого таланта, – пробормотала Лия, размышляя о миниатюрном амбициозном пейзаже, из-за которого она в конце концов здесь и оказалась.

– Да вы меня не слушаете. Одним талантом успеха не добьешься, и вообще эта материя весьма тонкая и капризная, требует вдохновения и удачи, так что рассчитывать на нее не стоит. В общем, я при наследственной любви к искусству умудрился избежать ошибочного представления, что этого достаточно, и добавил толику здравого смысла и понимания того, что свой дар можно употребить с гораздо большей пользой.

– Надо же, как… прагматично.

И ни единого слова о чувствах и великолепии окружающих ее полотен.

– Пожалуй, приму за комплимент. У нас в семье мужчины издавна считаются неисправимыми романтиками, и вся родня им потакает. А я не желаю сидеть у семьи на шее.

– Значит, я, по-вашему, своим восхищением тоже потакаю?

– Знаете, ваше доверие мне очень льстит, но я уже нашел свое призвание в интересующей области и получаю от работы огромное удовлетворение и счастье.

Лия вернулась к полотну с танцорами и легонько погладила пальцем нижнюю планку мольберта.

– Продайте мне эту картину.

– Прошу прощения?

– Я хочу купить эту картину.

– Они не продаются.

– Ладно, тогда давайте меняться.

– Я… что?

– Выберите любой из тех пейзажей, что висели в гостиной парижской квартиры. Они наверняка принадлежали бабушке. Любой, какой приглянется.

– Да ну, что за чепуха, – усмехнулся Габриэль. – Те картины серьезных денег сто́ят.

– Только для меня они ничего не значат. Смотрю на них и ничего не чувствую.

– Я этого не допущу.

– Тогда продайте мне эту картину. – Она посмотрела ему в глаза. – Сами же только что напирали на прагматичность и здравомыслие. И не придется ее переправлять в Норфолк с глаз долой. Небось за три поколения там уже места свободного не осталось.

Габриэль совсем стушевался, переминаясь с ноги на ногу.

– Я…