Кысь

Сейчас наподдать бы кому, страх и злобу сорвать; то ли Оленьку отлупить — вот тебе колобашки! — а не то разбежаться да теще поджопник вдарить: пусть потом два часа колышется!..

Побежал по лестнице вниз, не разбирая дороги, горшок с цветком своротил, с тестем столкнулся, крикнул:

— Книги кончились! Тудыть!..

— Тудыть! — отозвался тесть как эхо, засверкал глазами, топнул, торкнул Бенедикту в руки, — откуда ни возьмись, — крюк двуострый, рванул дверь чулана, — швырнул Бенедикту балахон; оболокло Бенедикта, ослепило на мгновение, но прорези сами пали на глаза, все видать как через щель, все дела людские, мелкие, трусливые, копошливые; им бы супу да на лежанку, а ветер воет, вьюга свищет, и кысь — в полете; летит, торжествуя, над городом; — «Искусство гибнет!» — вскрикнул тесть; сани разворачивало на поворотах с визгом; красным огнем полыхают наши балахоны в метельном вое, — «Поберегись!» — красная конница бурей летит через город, и два столба света, светлая сила, исходят из тестевых глаз, освещая путь; надежа, защита, напор, — отступает кысь, не дадимся, нас много! — вперед, санитары, искусство гибнет! — в распахнутой двери избы белые оладьи перепуганных лиц, — а, обоссались со страху?! — книгу! «Книгу!» — голубчик визжит, заслоняется локтем, выставил ногу, мечутся тени, держи его! В печь сует! — А-а, искусство жечь?! — крюком, крюком; — «Поворачивай!» — дикий крик тестя, али другого кого, не видать под балахоном; — «Поворачивай крюк-то, тудыть!» — повернул, дернул, лопнуло, потекло, закричали, вырвал книгу, к сердцу прижал, трепеща, — живу! — оттолкнул ногой, прыжком вылетел в метель!

…Бенедикт плакал, лежа в постели, жидкие слезы текли неостановимо, теща меняла подушки, тесть велел бабам ходить на цыпочках, говорить вполшепота и не беспокоить больного тревожными расспросами. Сам сидел у Бенедикта на постели, с краешку, поил тепленьким, нависал, качал головой, сокрушался.

— Ну как же ты, а? Ну что ж ты какой неловкий… Говорил тебе: крюк осторожно поворачивай, легонько так… От плеча, от плеча… А ты вон как: хрясь! Да и все тут.

Бенедикт давился слезами, тихо, тоненько выл, ослабевшие пальцы дрожали, чувствуя холод и увертливость крюка, хотя никакого крюка уж в пальцах и не было, а только кружка с канпотом.

Не было — а вроде как и был, рука до локтя чувствовала хруст, вот как жука давишь: вместо того чтоб захватить книгу, да дернуть, да вырвать, — попал голубчику прямо по шее, по шейной жиле, а как крюк-то повернул неловкими пальцами, — жила и выдернись, и потекло, черное такое, и голова на сторону, и в глазыньках-то потухло, и изо рта его тоже как бы срыгнулось.

Никогда Бенедикт не убивал людей, али сказать, голубчиков, и не думал даже; побить-поколотить, — это дело другое, домашнее, каждодневное; ты его, да и он тебя, вот и квиты, ну синяк там, вывих, — все как водится. Да и прежде чем бить голубчика, надо на него распалиться, тяжесть на сердце накопить, угрюмство, чтобы синяк али вывих это угрюмство уравновесили, вот как на весах взвешивают: сюда товар, сюда гирьки, — вот тогда дашь кулаком наотмашь, — и справедливо.

А этого голубчика, что он задавил-то, он и не знал прежде, и в глаза не видывал, не распалялся на него, ничего не имел против, — живет и пущай себе живет, репу садит, с бабой своей беседует, детушек малых на коленке качает.

А просто книгу хотел отнять, потому что отсталость в обществе большая, народ темный, суеверный, книги под лежанкой держит, а то в ямку сырую закапывает, а книга от того гибнет, гниет, рассыпается, зеленью подергивается, дырками, червоточиной; книгу спасать надо, в месте сухом и светлом содержать, холить и лелеять, беречь и целовать, — другой не будет, другой взять неоткуда, древние люди, что книгу эту написамши, сошли на нет, вымерли, и тени не осталось, и не вернутся, и не придут! Нету их!

А они, голубчики наши темные, — вона! — ни себе, ни людям, попрятали книги и гноят, и нипочем не признаются, что, мол, книга у него запрятана, а отсталость большая и Болезни боятся, а Болезнь тут ни при чем, Бенедикт тыщу книг прочитал и здоров.

А на голубчика он не распалялся, это все водонос из Дели, а звали его Кандарпакету, это все тесть, — подбил под руку, подсунул крюк не вовремя, когда сердце ослепло, когда снег бесновался, да дальний вой разума лишил!.. А вот, а вот что она делает с людьми: лишает разума, летит в метели, голодная, бледная, и себя не слышишь, и в глазах звездные колеса, и рука не туда поворачивает: хрусь! — и потекло.