Лабиринт

Тацуэ впервые завела об этом разговор, и от неожиданности он растерялся. До сих пор он считал, что очень ловко сумел спрятать концы в воду, а оказалось, что Тацуэ все пронюхала. А сегодня он действительно собирался встретиться с той женщиной, и он еще больше смутился. Когда Тацуэ заявила, что пойдет на прием в венгерское посольство, он про себя решил проводить ее и оттуда поехать к любовнице. Было бы еще не поздно. Но странно, почему Тацуэ так спокойно, так равнодушно отнеслась к его похождениям? Что это: кокетство озорной девчонки, начитавшейся романов, или рисовка видавшей виды женщины? Однако это было ни то, ни другое. Тацуэ и в самом деле не испытывала ревности. Когда заходила об этом речь, она обычно говорила: «Ревновать? В конце концов, я бы ни за что не стала уступать ревнивцу, поэтому и сама не буду ревновать». Она была слишком горда, чтобы ревновать, тем более Инао, которого она и не любила вовсе. Просто эта игра забавляла ее и помогала убить время до замужества, нечто вроде прогулок верхом, танцев, игры в гольф.

Подперев ладонями щеки — будто двустворчатая розоватая раковина раскрылась — Тацуэ с видом победительницы насмешливо посмотрела на Инао и опять расхохоталась, как шаловливый ребенок. Ее личико с гладкой белой кожей и острым подбородком, обрамленное локонами и челкой на лбу, показалось сейчас Инао просто прелестным. Она была по-особому мила и оригинальна. До сих пор он еще не встречал подобной женщины. Особенно удивительны были ее манеры — резкие и вместе с тем очень женственные. Чем больше она его обижала, тем больше он находил в ней очарования, чем больше строптивости было в ее речах и поступках, тем более естественной и привлекательной она ему казалась. Ему нравилось в ней все, вплоть до ее софизмов и парадоксов. Бывали минуты, когда, охваченный страстью, он готов был забыть ради нее и свои денежные расчеты и свой престиж.

— Послушайте! — Низкий голос Инао вдруг стал хриплым, взгляд горячим. Дышал он часто и тяжело. Незаметно он увлекал Тацуэ к дивану.

Тацуэ рванулась из его рук. В каком-то непонятном испуге она несколько секунд стояла молча, ухватившись за спинку дивана, затем решительным шагом отошла к висевшей напротив книжной полке и, взглянув на стоявшие на ней часы, сказала:

— Мне пора.

— Побудьте еще немного.— Поднявшись с дивана, он подошел к ней и, взяв обеими руками за плечи, повернул к себе.— Ну еще четверть часа!

— Я опаздываю!

— Ну хорошо. В таком случае присядьте и подождите, пока я вызову машину.

Тацуэ, словно упрямая девочка, отрицательно покачала головой. В душе она поклялась, что ни за что не подойдет к дивану. Она не столько боялась Инао, сколько того внезапного предательского волнения, которое вспыхнуло в ней самой. Хотя воображение ее было достаточно развращено и разжигало в ней чувственное любопытство, но в решительную минуту ее охватывала странная робость. Сейчас ей было досадно не то, что она готова была уступить Инао, а то, что в ней самой заговорила чувственность.

— Позвоните и вызовите машину. Я обещала приехать в половине десятого. И сами поезжайте, куда хотите.

Инао, не ответив, впился поцелуем в ее губы. Он всегда целовал долгим горячим поцелуем, техникой которого владел в совершенстве. Сквозь тонкий шелк платья он ощущал ее округлое, нежное, упругое тело, трепетавшее в его объятиях. Он чувствовал, что Тацуэ возбуждена, но понимал, что этот цветок не так легко сорвать, и потому злился. Целомудрие женщины охлаждает мужской пыл. Желание мужчины распаляется с тем большей силой, чем доступнее и податливее женщина. И мысли Инао тут же устремились к другой особе. Не выпуская Тацуэ из объятий, он искоса посмотрел на часы. «Можно успеть и через десять минут»,— подумал он. А в головке той, которую он держал в объятиях, неслись чередой свои мысли. Тацуэ представила себе, как Садзи ждет ее и от нетерпения нервно потирает руки. Но постепенно образ его стал тускнеть и, словно солнце сквозь пепельно-серый туман, проступил вдруг профиль Сёдзо. В испуге она резко оттолкнула от себя Инао, чьи горячие губы все еще ощущала на своем лице.

Через три часа Тацуэ ехала по пустынной ночной улице в автомобиле Садзи, который, как обычно, провожал ее домой.

После приема в клубе они еще заехали в чайный домик, который содержала старая приятельница Садзи, уже пожилая певица, некогда выступавшая в Есивара (Ёсивара — знаменитый веселый квартал в Токио). Здесь они пили чудесный чай и слушали старинные песни в исполнении старушки гейши, приятельницы хозяйки. Поэтому они и задержались. Вместе с ними был Мидзобэ. Хотя он как будто и не питал особого пристрастия к вину, но сегодня все время пил и жаловался на Инао, который до сих пор не заплатил ему за портрет матери. Проклиная скаредность богачей, он, пошатываясь, пошел к машине и, едва в нее ввалился, тут же захрапел, как всегда, когда бывал пьян.