Лабиринт

Накрапывал дождь. Тацуэ любила эти теплые весенние дожди, которые бесшумно падают всю ночь и прекращаются сразу, едва начинает светать и первые по-весеннему мягкие солнечные лучи озаряют небо. Она сидела, покорно прислонившись к плечу Садзи, одетому элегантно, как и полагается дипломату. На нем было подбитое мехом пальто, из-под белого шелкового кашне виднелся смокинг. Тацуэ была в собольей шубке. Она прислушивалась к легкому шуму дождя, чуть слышно стучавшего по стеклам автомобиля, и ей казалось, будто какая-то теплая, нежная влага разливается у нее в груди. Она чувствовала себя слегка усталой, спокойной и счастливой. Почему ей всегда так хорошо с ним? Почему с ним не нужно ни объясняться, ни спорить, ни оправдываться? Стоит только ему улыбнуться своей безмятежной улыбкой, как сразу отлетают все сомнения и все на свете начинает казаться простым и легко разрешимым. Тацуэ не раз задумывалась над этим.

Он никого не любил, никого не уважал, ни во что не верил, ни на что не надеялся и ничему не отдавался целиком. Он считал себя утонченным реалистом. Но его «реализм» состоял в отрицании всяких нравственных правил и в призыве к чувственным наслаждениям — словом, мало чем отличался от морального кодекса декадентов, превращающих весь мир в хлев а людей — в скот. Однако он полностью не раскрывался даже перед Тацуэ. Как бы то ни было, но ни с кем другим она не чувствовала себя так свободно, легко и просто, как с ним. Ей казалось, что перед ним она могла бы без стеснения появиться совсем обнаженной. Поняв, что Тацуэ вовсе не пустая, легкомысленная девица, жаждущая удовольствий, Садзи перестал расставлять ей ловушки, и их флирт отчасти утратил для него прежний интерес. Зато теперь он стал проявлять к ней дружеское расположение, нечто вроде отеческих чувств, что, кстати, было вполне оправданно — ведь по возрасту он действительно почти годился ей в отцы. Зато новый характер их отношений позволял ему вести себя еще более непринужденно, чем прежде.

— Когда свадьба?

— Не знаю. Наверно, когда-нибудь будет.

— Вы говорите так, словно это вас совершенно не касается.

— Вы почти угадали. И все-таки я выйду замуж.

— Безусловно. И очень скоро полюбите своего мужа. — Надеюсь.

Они подъезжали к Цукидзи. За пеленой дождя красновато-желтыми пятнами расплывались огни. Когда они приблизились к мосту, огни погасли, вода и мост слились в одну темную массу, кругом было черно, царил немой мрак, от реки тянуло сыростью и гнилью.

— А вы когда?

— У меня тоже пока еще не решено,— ответил Садзи. Но в данном случае речь шла не о женитьбе. В ближайшее время он должен был получить назначение и снова уехать за границу.

— А куда именно едете?

— Это пока еще неизвестно. Возможно, на Балканы или в Испанию.

— Когда вы там будете, возможно, и я туда приеду.

— Забирайте господина Инао и приезжайте вместе.

— Нет уж, я прилечу к вам одна.

— И это недурно.

Лицо Тацуэ осветилось довольной и лукавой улыбкой. Только Садзи умел с такой непринужденностью поддерживать разговор: ответы его всегда звучали, как эхо.

Но, по правде говоря, Тацуэ вовсе не хотелось ехать ни на Балканы, ни в Испанию, ни даже в Париж или Лондон. Когда Садзи спросил о причине, она ответила:

— Прежде всего потому, что у меня нет туалетов, нет настоящих драгоценностей. Не могу же я поехать в наших жалких тряпках и побрякушках. Чтобы там на каком-нибудь приеме таращили глаза и спрашивали: откуда взялась эта желтолицая жалкая девушка? Нет, ни за что! Вы согласны со мной? Ездить по городам, бродить по прекрасным улицам, видеть великолепные вещи и не иметь возможности ничего купить! Ведь я знаю, как наши ведут себя за границей. Трясутся там над каждым грошом, а когда приезжают домой, напускают на себя важность. Противно! Я никогда не поеду туда, где может пострадать моя гордость.

— Таттян, вы везде можете гордиться собой,— возразил Садзи и добавил по-французски, что он ручается за это, что он сам о ней позаботится. И он сжал ее пальчики, тихонько забрав их во время разговора в свою ладонь. По странной привычке Садзи и в холодную погоду носил белые лайковые перчатки, и поэтому руки у него всегда были чуть теплые. На этих тонких руках даже не было морщин, которые выдают возраст их обладателя, недаром он холил их с усердием завзятой кокетки. Незаметно этот демон-искуситель стащил с руки Тацуэ светлую перчатку из мягкой оленьей кожи, плотно облегавшую руку. Сказав еще какую-то фразу, он наклонил голову и прижался губами к мягкой, нежной, розовой ладони Тацуэ. Поцелуй был мало похож на родственный. Но Тацуэ восприняла это как нечто вполне естественное и не отняла своей ладони от его губ. Взглянув на Мидзобэ, который похрапывал в углу машины, надвинув шляпу на лоб, она невольно подумала: разве все эти мужчины могут идти в какое-нибудь сравнение с Садзи? Они и ухаживать-то по-настоящему не умеют. Увальни! Сплошное убожество!