Лабиринт

—- А может быть, Ода, для общества и человечества как раз выгоднее, что у тебя тут не очень совершенное оборудование, а? Говорят, со времени маньчжурских событий военное ведомство ассигнует все больше и больше средств на заказы гражданским исследовательским учреждениям. Ему теперь собственных специальных лабораторий не хватает. Это верно?

Блеснув очками, Ода понимающе улыбнулся в ответ:

— Да, но это касается главным образом оружия и тех отраслей естествознания и технических наук, которые можно использовать в военных целях. А моя область абсолютно мирная. Я ведь имею дело с козявками да букашками. Вот в комнате напротив занимаются ферментами — это военным подходит. Кстати, там работают ребята, которые были на курс или два старше нас. В свое время они были как будто неплохо настроены. Тогда они говорили, что в случае какой-нибудь вспышки вывесят из окна красный флаг и будут продолжать работать. Но какой они подымут флаг, когда времена наконец изменятся, я, признаться, не знаю.

— Белый, можешь не сомневаться. Кстати, мы с тобой его недавно видели!

— Да, это верно...

В памяти обоих приятелей всплыла картина, которую они наблюдали меньше месяца назад во время путча.

— А вообще они как твои мотыльки,— сказал Сёдзо.— У каждого свой любимый цвет.

Скрестив руки на груди и запрокинув голову, Ода громко рассмеялся. Он предложил гостю единственный ветхий стульчик, стоявший у окна, а сам кое-как примостился на краю стола, заваленного тетрадями, книгами, лупами, пробирками и бог весть чем еще.

За окном виднелись кипарисы асунаро, а за ними тянулась аллея уже начавших цвести вишен. Меж ветвями деревьев проглядывали красновато-пепельные вечерние облака. Был один из тех тихих, теплых весенних вечеров, когда воздух кажется объятым дремотой и сумерки длятся без конца.

Сёдзо закурил другую сигарету и мальчишески озорным жестом швырнул спичку в открытое окно. В том направлении, куда полетела спичка, в конце вишневой аллеи виднелось коричневатое здание. Оттуда доносился непрерывный приглушенный гул, похожий на рокот самолета,— по-видимому работал мотор в одной из специальных лабораторий.

— Вот что! — сказал вдруг Ода, нарушив молчание. До сих пор он, как и Сёдзо, казалось, прислушивался к шуму мотора. Но заговорил он совсем о другом: — Сегодня подходящий вечер. Съездим к Кидзу. Нам нужно взяться за него вдвоем. Последнее время он что-то совсем задурил. Не нравится мне его поведение.

— Пьет много?

— Это бы еще полбеды! Кажется, он и с женщинами путается. Ты об этом ничего не слышал?

Вчера Сёдзо случайно оказался недалеко от дома Таруми и, подумав, что потом он уже вряд ли сможет выбрать время, решил зайти проститься. Болтая с ним о всякой всячине, Тацуэ, между прочим, рассказала, что совсем недавно ночью на Гинзе видела Кидзу с какой-то женщиной. Сейчас Сёдзо вспомнил об этом, но говорить Оде почему-то не захотел и в ответ на его вопрос лишь промычал что-то неопределенное. Повернувшись к нему, Ода стал оживленно рассказывать о том, что за это время он много раз пытался встретиться с Кидзу, но все безуспешно.

— Пробовал я заходить к нему домой рано утром, до того как он отправляется в редакцию, и не заставал. Нагрянул однажды поздно вечером, когда люди добрые уже спать укладываются — его опять нет. Жена сказала, что у него ночное дежурство, но я убежден, что дело тут нечисто. Кстати, в том здании, где гудит мотор, работает один парень. Отчаянный гуляка! Он знаком с Кидзу и кое-что порассказал мне. Я почти убежден, что Кидзу сейчас просто нас избегает.

— Не думаю. Он сегодня звонил мне и приглашал нас к себе вечером на ужин. Говорит, соскучился и хотел бы повидаться. Так что, как видишь...

— Может быть, я и ошибаюсь,— задумчиво произнес Ода, но тут же с упрямством, зачастую свойственным добродушным людям, продолжал: — И все-таки мне жаль его жену. Она ведь такой человек, что никогда ничего не скажет, никому не пожалуется и потому еще больше страдает. Она теперь такая бледная стала, такой усталой выглядит — просто не узнать ее!

— Ну, это потому, наверно, что она нездорова.

-— Да, костный туберкулез — болезнь противная! Избавиться от нее нелегко.

— Чепуха! Разве это главное? Она ведь беременна.

— Вот как? А я и не знал! —Ода как-то застенчиво замигал своими наивными близорукими глазами и с неподдельной радостью воскликнул:—А ведь это чудесно, правда?

Он любил детей. И они тоже благоволили к нему в силу симпатии, существующей между детьми и добрыми, простодушными натурами, которые в душе и сами всю жизнь остаются немножко детьми.

— Придумай ребенку какое-нибудь хорошее имя,— пошутил Сёдзо.

— Хорошо бы, если бы родился этакий славный мальчуган! Я бы с ним каждое воскресенье ходил в зоопарк.

— Ну, брат, об этом думать еще рановато. Ведь с грудным младенцем не пойдешь! — весело рассмеялся Сёдзо, которого тоже невольно увлек разговор о ребенке.