Лабиринт

— Подумать только! До чего забавно! Мы с Сёдзо стояли в толпе как раз перед этим домом — там еще зеленная лавка внизу, верно? Мы глазели на солдат, на пулеметы, а на втором этаже в это время прятался Кидзу.— Вспоминая тот вечер, Ода с задумчивым видом поднял голову и уставился на лампочку, горевшую под стареньким залатанным абажуром из розовой ткани. Затем на лице его появилась свойственная ему ребячья улыбка и, обращаясь к Кидзу, он сказал: —Как бы ты ответил, если бы тебя спросили, что именно в тот вечер произвело на тебя наиболее сильное впечатление? К вам в редакцию ведь часто приходят письма с разными вопросами читателей. Ну и вот, допустим, что тебе пришлось отвечать на такой вопрос.

— Если говорить об одном-единственном сильном впечатлении, то ответить трудно.

— А мне нетрудно. Потому что сам я в то время думал только об одном. По-моему, я тебе уже это говорил.

— О чем это? Я что-то не помню,— ответил Кидзу, поднося ко рту стакан с пенившимся пивом.— Давай говори, к чему эти длинные предисловия?!

— Наблюдая тогда за событиями, я подумал: как, в сущности, просто совершаются революции. Не правда ли? Достаточно в такой момент бросить в толпу горячее слово, и она может сразу вспыхнуть и пойдет полыхать. Будто цистерна от одной спички!

— Да, но только при условии, если в цистерне есть горючее,— отозвался Сёдзо, вспомнивший, что подобные же мысли возникали и у него в тот памятный вечер, когда они с Одой кружились в водовороте толпы.

Однако Кидзу с неожиданной запальчивостью возразил:

— Чепуха! Фантазия! Видали, как просто: стоит себе цистерна с горючим, подошел, чиркнул спичкой — и все в огне! Нет, друзья, так не бывает! Противник — старый воробей, его на мякине не проведешь! — Выпив залпом еще стакан пива, он с трудом перевел дух и засопел.— Так вот. Если уж на то пошло, я вам скажу, что бы я ответил, если бы кто-нибудь сунулся с подобным вопросом в редакцию. Итак, что на меня тогда произвело самое сильное впечатление? В те дни я впервые по-настоящему понял, какой сложный механизм капиталистическое общество и как тесно в нем все переплетается. И это не фраза, не отвлеченная мысль. Это не из книжек, а усвоено на практике, как усваивает некоторые истины электромонтер, лазающий по чердакам. Вы когда-нибудь обращали внимание на то, как устроена крыша? Смотришь на иную — конек подгнил, стропила источены, местами одна труха, в общем не балки, а гнилье, даже на дрова не годится... Но все эти брусья и стропила так умно пригнаны, так правильно расположены и так ловко соединены между собой, что крепко держат друг друга. Попробуй-ка, пошатни их! На первый взгляд кажется: вот подует ветер чуть посильнее, и такая крыша неминуемо рухнет и рассыплется, а глядишь — нет, она любую бурю выдерживает! Когда мы были студентами, то думали, что в два счета сумеем расправиться с капитализмом и построить новый мир! Какие мы были жалкие фантазеры!— И, закончив свою тираду, Кидзу сказал:—А вообще я предлагаю на эту тему сегодня больше не говорить.— И, взглянув на Сэцу, добавил насмешливо: — Поглядите на мою жену, она, кажется, не согласна?

Подперев рукой свой маленький округлый подбородок, Сэцу ответила мужу таким же насмешливым взглядом. Тихим, но твердым голосом она сказала:

— А почему бы и не поговорить? Я бы хотела, чтобы и Канно-сан, и Ода-сан послушали.

— Научных обществ и без нас хватает, мне уже осточертели всякие словопрения,— резко возразил Кидзу и залпом осушил еще стакан пива.

Почувствовав, что за этой короткой перепалкой супругов скрывается нечто большее, чем взаимное подтрунивание, Канно и Ода молчали. Кидзу вдруг громко засмеялся, сверкая своими удивительно белыми зубами, и весело проговорил:

— Впрочем, выводы могу изложить. Но только выводы. Будете слушать?

— Ладно, говори.

— А ты, Канно, будешь слушать?

— Ну что же, послушаю твой пьяный бред.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Кидзу.— А ведь по существу это и есть вывод.

— То есть?