Лабиринт

— М-да! Впасть в идиотизм — перспектива не из приятных. А вот если бы просто начисто забыть прошлое — это было бы чудесно! Представьте себе, в какой-то нужный момент вы стираете в своем сознании все свои прежние мысли и представления, все воспоминания прошлого, как со школьной доски стирают запись, сделанную мелом. Ведь мы бы тогда как бы заново рождались! Конечно, лучше всего было бы изменять свои воспоминания. Но, к сожалению, это невозможно, так же как невозможно вытащить их из головы и выбросить. Они въедаются в наш мозг, и уничтожить их можно только вместе с ним. Делаем ли мы что-нибудь, думаем ли, едим или пьем, бодрствуем или спим — воспоминания преследуют нас, как назойливые блохи, от которых не знаешь, куда деваться. Помните рассказ Чехова «Спать хочется»? Помните, как девочка, служившая в няньках, укачивает ребенка и сама начинает засыпать. Но стоит ей только отнять руку от люльки, как ребенок подымает плач. Девочка снова начинает качать, и снова у нее слипаются глаза и безжизненно опускается рука. Но ребенок плачет, она просыпается и опять качает. А ей хочется спать, спать хочется! Тогда она душит ребенка и крепко и сладко засыпает возле люльки с мертвым младенцем. Мне кажется, что такое же чувство великого облегчения испытали бы и мы, если бы нам удалось начисто забыть свое прошлое. Однако наших блох не задушишь. Они бессмертны.

— Чего ж ты жалуешься? Ты ведь проспиртован, а блохи, кусая тебя, тоже заспиртовались!—усмехнулся Ода.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Кидзу, запрокинув голову так, что виден был его острый кадык.

— А ведь это здорово, а? Блохи-то, а? За-спиррр-то-вались! И стали бессмеррр-тны... Как иммортели⁷⁴.— Язык у Кидзу заплетался, и говорил он отрывисто, то подымая голову, то роняя ее на грудь.— Послушай, Ода! Давай я их тебе подарю, а? Ведь для твоей лаборатории это находка! — засмеялся он, наваливаясь на плечо приятеля.

Не обращая на него внимания, Ода предложил приступить к сукияки.

— Да, пожалуй, пора,— поддержал его Канно.

Вдвоем с Одой они допили бутылку пива. Положив на сковородку с кипевшим соусом ломтики жареного мяса, Сэцу подала на стол кадушечку с вареным рисом.

Кидзу ожесточенно махал руками на гостей и кричал:

— Куда вы спешите? Посидим подольше. Выпьем! Кто знает, когда еще снова удастся встретиться! Мало ли что может случиться! Вот, например, поезд, в котором поедет Канно, возьмет да и сойдет с рельс.

— Ну что ты мелешь?

— Или вот Ода! Возьмет вдруг и повесится на какой-нибудь кладбищенской сосне...

— Надеюсь, что до этого ты попадешь под автомобиль!

— Нет, это невозможно. Со мной ничего не случится. Я живуч, как мои блохи! Сколько бы ни было на мне этих заспиртованных блох, я иду вперед. Шатаюсь, спотыкаюсь и все-таки иду вперед!

Сказав это, Кидзу закатил глаза. Белки, казавшиеся всегда особенно белыми на его смуглом лице, сейчас налились кровью. Вдруг его лицо приняло такое выражение, будто он вспомнил что-то необыкновенно приятное и смешное, и он стукнул Канно кулаком по спине.

— Послушайте, друзья! А как вы посмотрите на такое дело? Когда один из нас будет валяться под обломками вагона, а у другого на два дюйма удлинится шея, ибо он будет висеть на сосновой ветке, я в это время — раз!—и стану миллионером?! Нет, в самом деле! Я говорю серьезно! К тому времени, когда Канно вернется, я непременно стану миллионером!

Кидзу еще в студенческие годы любил выпить, и когда он под хмельком заводил подобную дурашливую болтовню, остановить его было невозможно. Его находчивость и своеобразный юмор всегда забавляли друзей. Однако сейчас ни Ода, ни Канно больше его не слушали и молча доедали рис. Они спешили. Завтра Канно отбывал из Токио поездом «Сакура» *, а у него еще не были уложены вещи.