Лабиринт

Налетавший порывами ветер чертил в зеленом пшеничном поле серебристо-серые полоски. Пахло землей, навозом и нефтью. Эти запахи были приятны ее обостренному обонянию беременной женщины. Раздувая ноздри, Сэцу с жадностью вдыхала воздух. Выставив живот, она медленно шла по полевой дороге. Постепенно на душе у нее становилось легче. Ничего,— думала она,— лишь бы роды были благополучные, все остальное как-нибудь обойдется. В конце концов, что же бояться трудностей? Она постарается хорошо воспитать своего малыша. Конечно, это будет мальчишка. Такой славный, пухленький, круглый, как шарик. Сэцу ясно представляла его себе, словно он уже стоял перед ее глазами. А каким он будет юношей? Какую выберет себе профессию? Пусть выбирает любую, какая придется ему по душе. Пусть станет учителем, служащим фирмы, заводским рабочим — все равно, лишь бы оказался настоящим человеком. И пусть с матерью всегда будет ласковым. Но главное — чтобы он был человеком твердых убеждений, стойким и неподкупным, отчетливо разбирался в многосложной современной жизни, умел различить ее казовую сторону и изнанку. Возможно, к тому времени постепенно возродится и покажет свою подлинную мощь рабочее движение... Она скажет сыну: «Не забывай о том, как споткнулся твой отец!» Она вовсе не хочет внушать ему недоброе чувство к отцу, наоборот, всегда будет говорить, что отца не только осуждать, а и пожалеть надо. Во-первых, были тяжелые времена. Во-вторых, женщина... Тут Сэцу вздрогнула, будто ее кольнули иглой. Как это все произошло? Наверно, всему виной ее беременность. Сначала Кидзу трусливо скрывал от нее эту тайну, и она тоже ничего не замечала. Но потом, потом само тело Кидзу, та перемена, которую она в нем почувствовала, открыло ей глаза. Ревность, как адов огонь, мучила ее, но что она могла поделать? Наброситься на ту женщину с кулаками? Да она ее до сих пор ни разу и в глаза не видела... Конечно же, это ужасно, а все потому, что беременность обезобразила ее фигуру. Но что бы ни было, главное сейчас — родить. Тогда, быть может, счастье еще вернется. А если Кидзу все же предпочтет ту женщину, что ж! По крайней мере у нее останется то, что может заменить ей все радости на свете.

Когда-нибудь ее сын посмотрит на белую как лунь голову матери и пожалеет ее. «И ты, видно, мама, знала горе?»— печально вздохнет ее мальчик. Сэцу показалось, будто она уже слышит его голос, и из глаз ее покатились слезы. И все же она, кажется, еще никогда не была так счастлива, как в эту минуту. На сердце стало вдруг как-то легко-легко.

От больницы до станции не торопясь можно было дойти за двадцать минут. К новому асфальтированному шоссе, проложенному одновременно с постройкой больницы, примыкала старая проселочная дорога. На развилке стояло несколько дубов с уже распустившимися листьями — это было все, что осталось от большой рощи, когда-то шумевшей здесь. На этой развилке к Сэцу присоединилась молодая женщина, видимо идущая из деревни,— за спиной она несла ребенка. Они пошли рядом. Ребенок был укрыт под плотным нэннэко ⁷⁸ из дешевой шелковой ткани яркого цвета. Для такого солнечного дня, как сегодня, одежда была, пожалуй, слишком теплой, зато ребенок был в полной безопасности. Нельзя было разобрать, кто это: еще совсем крохотный младенец или ребенок постарше, мальчик или девочка. Личико у него было красное, и спал он безмятежным сладким сном.

— Сколько ему?—ласково спросила Сэцу, заглядывая за бархатный воротник нэннэко.

Последнее время она не могла удержаться, чтобы не улыбнуться каждом младенцу, которого видела рядом с собой в электричке или трамвае. Вот и сейчас благодаря случайной попутчице она могла полюбоваться ребенком. Женщина ответила, что младенцу нет еще и трех месяцев. У ее матери больные ноги, и она почти не поднимается с постели, а ей очень хочется повидать внука. Вот и приходится время от времени привозить его сюда в деревню. Сама же она с мужем живет у его родителей в Асакуса⁷⁹, на улице Тадзимамати, где у них мелочная лавочка. Вчера она привезла к своим родителям ребенка, переночевала у них и теперь возвращается домой.

Женщина выглядела совсем молоденькой, на вид ей было не больше двадцати лет, и держалась она со свойственной этому возрасту скромностью и девичьей застенчивостью. Но она уже была матерью, и в ее разговоре с Сэцу невольно проскальзывало превосходство старшей. Узнав, что Сэцу ожидает первого ребенка, она сказала:

— Родить, конечно, нелегко, это вы скоро испытаете. Но самое трудное начинается потом. Сколько все-таки мороки с ребенком!

Она жаловалась, что за все эти три месяца ни разу не выспалась как следует, но ее круглое лицо с ямочками на упругих щеках расплывалось в счастливой и даже горделивой улыбке.

— Да, это, должно быть, ужасно,— сочувственно согласилась Сэцу, которой в скором времени предстояло все испытать самой. Кроме бесценной ноши за спиной, молодая мать несла в одной руке туго набитую хозяйственную сумку, из которой торчали пеленки, в другой — довольно увесистый узел.