Лабиринт

Они не задумывались над тем, что от его убийства выиграла нынешняя камарилья, которая тогда составляла оппозиционную партию и выступала под лозунгом: «Да здравствует император, вон иностранцев!» И этим прохвостам и проходимцам, убийцам своего предка они протягивали сейчас руку и лебезили перед ними. О, как он ненавидел всю эту свору беспринципных дельцов и идиотов, которые продавали врагу своих дочерей и с радостью принимали в свои объятия дочерей врага! Всех их он видел насквозь. Видел их фальшь, их лицемерие, их подлость. Над всем у них господствовал чистоган! Ради выгоды, ради барыша они сегодня обнимаются и целуются, а завтра готовы вцепиться друг другу в горло, как собаки из-за обглоданной кости. Правда, они после этого, облизывая окровавленные рты, будут говорить друг другу комплименты. Он отлично знал, какова цена этим бесконечным взаимным расшаркиваниям и улыбкам и какой тщательной тренировкой все это достигается. В конечном счете для всей этой публики жить, значит хитрить, обманывать и использовать друг друга в своих интересах.

Если бы даже Мунэмити считал, что для него как для зрителя сидеть против авансцены удобнее, он и тогда не стал бы сидеть в одних рядах с ними, так они были ему противны. Занимая место в самом заднем ряду, он чувствовал себя как бы в другом, отдельном от них мире.

Иногда в вестибюле театра или в коридоре ему невольно приходилось с ними встречаться. Но и тогда, когда кто-либо здоровался с ним кивком или даже склонялся в низком поклоне, он отворачивался и, делая вид, что ничего не замечает, проходил мимо. Такое пренебрежительное отношение к родственникам и знакомым прощалось ему не только потому, что его считали чудаком, но и потому, что он занимал видное положение в обществе как представитель одной из самых знатных фамилий и к тому же богач. Правда, ему приходилось сталкиваться в театре с людьми столь же знатными и богатыми, как и он сам,— с ними-то он, казалось бы, должен был держать себя иначе. Князь, которому, если бы не был свергнут режим Токугава, предстояло стать шестнадцатым сёгуном Японии, был таким же известным любителем Но, как и Мунэмити, хотя увлекался другой исполнительской школой. Князь бывал чуть ли не на всех спектаклях. Он всегда занимал в театре лучшие места — в передних рядах, но ни с кем не избегал встреч. Благодаря этому он пользовался репутацией демократа.

Князю нравилось такое мнение о его персоне, и он стремился всемерно его оправдать, Семеня короткими ножками, низенький, толстый, весь круглый и казавшийся еще круглее из-за пузырившихся у щиколоток шаровар, он точно шар катился по коридору, любезно раскланиваясь направо и налево, и с удовольствием отвечал на почтительные приветствия и подобострастные поклоны. Ему было приятно вести себя непринужденно. Правда, можно было не сомневаться, что никакого панибратства, а тем более пренебрежительного отношения к себе он бы не потерпел. Его добродушие, наверно, сразу бы как рукой сняло. Но никто не осмеливался на что либо подобное, и демократизм князя, таким образом, не подвергался испытанию.

Исключение составлял только Мунэмити.

Когда пухлое сияющее лицо толстенького князя, озаренное улыбкой и блеском золотых очков, расплывалось в еще более приветливой улыбке, Мунэмити тут же, словно парируя ее, пронзал князя холодным, острым взглядом прищуренных глаз и, чуть кивнув, быстро проходил мимо.

Как-то раз светские дамы вздумали устроить благотворительный концерт  Пользуясь своими высокими связями, они сумели привлечь в качестве зрителей и кое-кого из придворных кругов. Вечером того дня, когда должен был состояться концерт, к крыльцу домашнего театра на Кудандзака подкатила машина с гербом хризантемы (Герб хризантемы — герб Японии). Машина прибыла без эскорта, из нее вышла поддерживаемая камеристкой красивая старая дама. Толстенький князь, стоявший впереди группы встречающих, приветствовал ее почтительно, но с некоторой дружелюбной фамильярностью.

— Как это хорошо, что вы изволили приехать,— произнес он сладким голоском.

Через какую-нибудь секунду после того, как машина с гербом Хризантемы остановилась у подъезда, подъехал автомобиль Мунэмити. Он не сразу вышел из машины и наблюдал в окно церемонию встречи. Старая дама приходилась кузиной князю, но ведь если разобраться, то и сам Мунэмити, к сожалению, состоит с ней в родстве!

Когда он услышал певучую, изысканную речь князя, его узкое бледное лицо брезгливо сморщилось, широкий рот искривился в презрительной улыбке, и у него вырвался сдавленный горький смешок.

— Шут!

Мунэмити не произнес этого слова вслух, но если бы кто-нибудь следил за движением его губ, то понял бы, что он сказал.