Так существовать Кидзу не мог. В нем всегда била ключом энергия. Не случайно и в университете он слыл одним из самых активных участников левого студенческого движения. И сейчас, работая в «Токио ниппо», он сломя голову носился взад и вперед по городу и успел уже зарекомендовать себя весьма способным репортером. Он окунулся в новый для него мир, в котором царила неприкрытая продажность и на каждом шагу подстерегали соблазны. И чем больше он барахтался в этой трясине, тем сильнее она его засасывала. Деньги! Ему хотелось иметь деньги, много денег, и постепенно он переставал задумываться над тем, какими путями они достаются. Лишь бы иметь деньги! Быть может, в этой жажде богатства, внезапно проснувшейся в нем, сказалось его прошлое. Он вырос в страшной бедности и еще в раннем детстве слишком хорошо усвоил, что значат деньги. У него самого никогда не было за душой ломаного гроша, зато у других кошельки были всегда туго набиты. Он голодал, ходил разутый и раздетый, а толстосумы утопали в роскоши. И сколько бы они ни тратили, бумажники их не тощали, а, наоборот, все больше пухли. Они были неиссякаемы, как рог изобилия, как волшебные кошельки в сказках. Кидзу, живой и пытливый мальчик, не мог относиться к такому неравенству покорно и безразлично, как многие его сверстники. Он возмущался, он негодовал, чувствуя во всем этом какой-то чудовищный обман и несправедливость. Позднее механика приобретения богатства - и выжимания денег в буржуазном обществе перестала быть для него тайной. Но теперь он об этом не думал. Он не хотел больше думать о том, как и откуда берутся деньги. Он хотел одного — иметь их и буквально терял голову. Женщины и вино, которые стали теперь доступны Кидзу, уже не удовлетворяли его. Его влекли более сильные ощущения, и в голове его все чаще мелькали честолюбивые и рискованные планы.
Когда поздно ночью Кидзу ехал за город, возвращаясь домой, и, несколько протрезвившись на свежем воздухе, размышлял в одиночестве, его не раз охватывала смутная тревога. Ему начинало казаться, что он ощущает какой-то гнилостный запах, запах, исходящий от него самого. Тот тлетворный запах, который распространяет вокруг себя больной, лежащий на смертном одре. И самое неприятное, что запах этот, кажется, начинала улавливать своим острым чутьем и Сэцу... «Вот и моя жена захотела иметь ребенка как раз в тот момент, когда любовь ее пошла на убыль»,— вертелось у Кидзу на языке, но сказать это вслух он не решился.
Вытащив руки из-под головы и взъерошив надо лбом свои черные волосы, он стал рассказывать Канно о своих служебных делах. Если все сложится благополучно, в ближайшее время он, по-видимому, совершит поездку в Маньчжурию. Он привлек к себе внимание своими способностями. И в редакции газеты его теперь перевели в отдел политической информации. Сегодняшний его приезд в Каруидзава был связан с посещением отдыхавшего здесь на даче высокопоставленного государственного чиновника, которому он успел уже нанести визит до прихода к Канно.
— Пока это еще не окончательно решено. Но побывать в Маньчжурии мне бы очень хотелось, это со всех точек зрения поучительно. Во всяком случае согласие свое на поездку я уже дал,— рассказывал Кидзу.
— Итак, тебе предстоит побывать у порога Марса?
— О! Ты вспомнил о Марсе?
Марс! Это слово служило паролем единомышленников в университете. Так они в целях конспирации называли некую новую планету, которая излучала еще не виданный доселе свет. Они испытывали на себе ее огромную притягательную силу, но она оставалась недосягаемой для них *.
Друзья переглянулись с видом заговорщиков, как переглядывались они в былые времена, и обменялись улыбкой, смысл которой был понятен лишь тем, кто знал этот пароль.
Имеется в виду Советский Союз.
— На Марс я, разумеется, сразу не попаду, но по -Китаю, надеюсь, поколесить удастся.
— Надо полагать, что проблема Северного Китая будет решена не в один день, там работы всем хватит надолго, в том числе и корреспондентам твоей газеты,— усмехаясь, заметил Канно.
— О да! Мне остается лишь присоединить свои молитвы к молитвам армии, которая печется о том, чтобы события все больше усложнялись и запутывались,— громко рассмеялся Кидзу.