Лабиринт

В рассказах о животных часто встречались описания подобных форм совместной жизни. С простодушным увлечением слушал сейчас мальчик эти рассказы, как нечто похожее на сказку. Но пройдет десять, может быть, двадцать лет и, хочет он того или не хочет, ему, вероятно, придется столкнуться с чем-то подобным в жизни. Как он к этому отнесется тогда? Сёдзо искоса взглянул на Тадафуми, который, прижавшись щекой к его плечу, с любопытством рассматривал картинки. Лицо юного виконта, тонкое, породистое лицо маленького аристократа, сильно загорело и от этого стало еще красивее. Глядя на него, Сёдзо почему-то вспомнил о маленьких героях из «трагедий судьбы» ²⁵.

В этот момент на террасе появилась горничная Кину, держа в руках чью-то визитную карточку.

— Ах, вот это кто!—произнес Сёдзо, взглянув на карточку. О своем намерении навестить его Кидзу сообщил приятелю в письме еще несколько дней назад. «Где же его лучше принять?» — в нерешительности раздумывал Сёдзо, положив книгу на колени. Виконт отправился играть в гольф. Супруга его уехала в гости. Оба вернутся только вечером. Так что, пожалуй, лучше всего принять Кидзу на террасе, здесь вряд ли кто помешает им побеседовать с глазу на глаз.

Обдумывая, где принять гостя, Сёдзо вдруг болезненно почувствовал свое подчиненное положение и поэтому особенно громко приказал служанке:

— Пригласите его сюда!

Когда горничная ушла, Тадафуми взял со стола визитную карточку и единым духом, как читают телеграмму, прочел ее вслух: «Кидзу Масао, корреспондент «Токио ниппо».

— Это ваш товарищ, Канно-сан? — спросил мальчик, а получив утвердительный ответ, заглянул ему в лицо и добавил:

— А мне можно остаться?

Виконтесса уже не раз выговаривала сыну за то, что он зовет учителя по фамилии, ибо считала это непозволительной фамильярностью. Но мальчик полагал, что так он лучше дает репетитору почувствовать свое дружеское расположение, чем официально-почтительным обращением «учитель», и продолжал звать его «Канно-сан». Сёдзо понимал чувства мальчика.

Увидев через стеклянную дверь, что гость уже проходит через холл, Тадафуми вдруг застеснялся и, сбежав с террас’ы, помчался по садовой дорожке.

— Оставайтесь, оставайтесь!—ласково окликнул его Сёдзо, но мальчик был уже далеко. Обернувшись только один раз и показав свою абрикосового цвета щечку, он скрылся из виду.

— Ну, Аристотель, это твой Александр Македонский?— спросил Кидзу, входя на террасу и провожая своим наметанным глазом репортера фигурку бегущего по аллее мальчика в светло-синем свитере.

Чувствуя себя, как всегда, весьма непринужденно, гость бросился в шезлонг, вытянул ноги и франтовским жестом поддернул свои безукоризненно отутюженные белые²⁶ брюки.

— А что, виконтесса действительно так красива, как говорят? — спросил он вдруг.

— Разве она слывет красавицей?

— Хм! Для тебя это новость? Пора бы и самому разглядеть,— рассмеялся Кидзу. Затем он перевел взгляд на вулкан Асамаяму, видневшийся вдали, как раз против террасы, и, продолжая улыбаться, заметил:— Если каждый день смотреть на эту гору, то, пожалуй, и она намозолит глаза не меньше, чем обшарпанная стена какого-нибудь обывательского дома под оцинкованной крышей.

Из кратера Асамаямы непрерывно тянулся дым, похожий на развевающееся в небе гигантское белое полотнище.

Сёдзо промолчал, и гость принялся рассказывать ему о том, что болтают в свете про виконтессу. Ее не только считают одной из самых красивых женщин Токио; знаменита она и своими оригинальными манерами. Редакции многих газет и журналов уже давно добиваются разрешения сфотографировать виконтессу и поместить ее портрет на своих страницах, но она решительно отказывается. Были даже попытки заснять ее, застигнув врасплох. За нею охотились самые ловкие фоторепортеры, но она каждый раз оставляла их с носом.

— Что же тут удивительного? Мало ли кто не любит фотографироваться,— возразил Канно.

— Это верно. Но в отношении ее свет не желает довольствоваться столь простым объяснением. Она ведь удивительно красива, а какой красавице не лестно увидеть свой портрет в газетах! Говорят, в девичьи годы виконтесса была страстно влюблена в другого, а вышла замуж за виконта Ато и с тех пор как бы заживо себя похоронила. Отказываясь фотографироваться, она выполняет какой-то обет и прячется от общества. Так болтают в свете.

— О! Свет настроен слишком поэтично,— иронически усмехнулся Канно.

— Это поэзия в духе Браунинга ²⁶,— подхватил Кидзу, сверкнув своей ослепительной белозубой улыбкой, осветившей его загорелое до черноты лицо.— Как бы то ни было,— продолжал он,— а супруг ее отпетый дурак, это, кажется, не подлежит сомнению.

Обвитая диким виноградом терраса была уединенным, укромным уголком. Зеленевшая перед ней лужайка обширного тенистого парка была похожа на лесную прогалину. Стеклянная дверь, ведущая в холл, была прикрыта, и до собеседников долетало лишь щебетанье птиц на деревьях да шорох листвы, которую перебирал прохладный ветерок. Однако Кидзу на всякий случай понизил голос и пересыпал свою речь немецкими фразами.