Лабиринт

Подполковник твердит,-что все японские студенты должны быть вымуштрованы, как солдаты, служащие на маньчжурско-монгольской границе. В нем сильно чувствуется та политическая закваска, которая отличает питомцев военной академии. По сравнению с ним теперь мне кажется милым простачком майор Н., наш военный руководитель в подготовительной школе, которого сын формозского гражданского губернатора прозвал «формозским дикарем». Можно без преувеличения сказать, что именно из-за этого подполковника я так и не почувствовал всего очарования тех мест, прожив в Киото весь первый семестр. «Дневник» Амиэля читаю с интересом. Он читается легче, чем «Мысли» Паскаля, явившиеся для меня тоже лучом света, которым я обязан Сано. И все же, по-видимому, полностью я Амиэля не понимаю из-за недостатка образования, знаний, способности философски мыслить, а это необходимо для чтения такой книги. Но если вдуматься глубже, кажется, есть и еще одна, более серьезная причина. Заключается она, пожалуй, в том, что мы в нашей жизни слишком далеки от христианского учения и веры, которые служат основой западноевропейской идеологии, культуры, душевных переживаний и которые сто лет назад, когда жил этот философ, были несравненно более строгими, бескомпромиссными и непоколебимыми, чем теперь. Первое и необходимое условие для понимания такого рода литературы заключается если не в вере, то во всяком случае в привитой с детских лет привычке мыслить и воспринимать все в соответствии с христианским учением. Ничего этого у меня нет и не может быть, как у лошади не может быть рогов. Именно поэтому мне эта литература чужда и непонятна, тогда как моему другу Сано она, несомненно, и понятна и близка.

«Необходимо одно: постичь бога». Для Сано это не просто сказанные кем-то слова. Они потрясают его душу, как отзвук веры, прочно завладевшей его внутренним миром. А для меня это не более как афоризм или, если говорить еще честнее, просто красивые слова. Что это? Достойное жалости заблуждение или гордыня, от которой трудно избавиться? Не знаю, во всяком случае, это мое искреннее признание.

Июнь 1941 г.

Усаживаясь на циновку, Раку должна каждый раз вытягивать свою правую ногу, как палку. Колено у нее не сгибается из-за воспаления сустава, которое она перенесла в детстве. Она страшно стыдится этого, когда ей приходится чинно сидеть на циновке вместе с другими, и, кажется, с радостью согласилась бы стать горбуньей, лишь бы избавиться от этого своего физического недостатка. Но он ее нисколько не портит, а когда Раку сидит на стуле или стоит, он и вовсе не заметен. Шестнадцати лет она поступила в няньки к ребенку моего старшего брата. С тех пор прошло уже три года. Я старше ее тоже на три года.

Она сирота, жила с матерью. Отец и трое старших братьев утонули во время шторма у берегов Кореи; пошло ко дну и их рыбачье суденышко, составлявшее все их достояние. В рыбачьих деревушках, расположенных по побережью залива Юки, пожалуй, нет ни одной семьи, на долю которой не выпали бы подобные несчастья.

Бататы, посаженные позади дома у подножия горы на узкой полоске тощей земли, не могли прокормить мать и дочь. К тому же мать была так слаба, что обработать свой клочок земли стоило ей тяжких усилий. К счастью, она хорошо шила — искусство, необычное для жены рыбака. Соседи часто приглашали ее к себе шить, после того как Раку нанялась нянькой в городе. Это и давало вдове возможность кое-как кормиться.

Раку не относится к типу тех женщин, которых обычно считают красивыми. Из всех наших служанок она самая смуглая. Недаром же ее с самого детства обжигало солнце и обвевал соленый морской ветер. Румянец на ее щеках не алый, а скорее отливает сиреневым блеском, как у плодов миндаля. У нее удивительно свежая кожа, и кажется, будто от нее все еще исходит запах моря. Глаза у нее черные, а зубы белые-белые, будто ракушки. Да, да, как те самые ракушки, что белеют на берегу, где брызжет пеной морской прибой. Когда смотришь на Раку, эта мысль не кажется такой уж фантастической. А я часто смотрю на нее. Только смотрю, ни разу не прикоснулся к ней, даже не сделал попытки приблизиться. И казалось бы, мне нечего скрывать от Сано. Но вас, мои смутные мечты о женщине, греховные мысли, влечение к женщине, возникшее у меня в последнее время, я скрываю. А все Раку. Мои желания тянутся к ней, подобно нити паутины, которую паук плетет на веточках дерева под моим окном. Значит, вряд ли справедливо утверждение, что я только смотрю на нее. Мало того, в мечтах я не раз целовал ее щеки. Должно быть, они упругие и кожа на них нежная, как молодой миндаль.

Уже подрос молодой бамбук. Когда у молодых побегов в зарослях позади дома сходит пушистая темно-коричневая кожица, обнажается гладкий ствол цвета слоновой кости. Вот так, наверно, и обнаженное тело Раку сверкает неожиданной ослепительной белизной. Я не могу думать об этом без волнения.

Июнь 1941 г.