Лабиринт

Понятно, Сёдзо принадлежал к тем представителям молодого поколения японцев, которые не знали бога и не нуждались в нем. И объяснялось это не только материалистическими взглядами, которые Сёдзо приобрел во время пребывания в университете. Поколение Сёдзо никогда не отличалось религиозностью. Если проследить историю духовного развития Японии, придется признать, что явление это было неизбежным, как бы его ни расценивать. Однако сейчас мысли Сёдзо приняли другое направление. Если  бы, подобно первобытному человеку, который дошел до мысли о боге, размышляя о природе и о своей связи с ней, Сёдзо в силу определенных условий или стечения обстоятельств вдруг стал бы искать себе бога, какого бы бога он выбрал? Нет, он не остановил бы свой выбор на синтоистском боге и его живом воплощении, далеком потомке бога — императоре. Этот факт ничуть не противоречил его отличному знанию императорских наставлений, которые он при случае мог в любую минуту прочитать наизусть. И так было не у него одного. Сёдзо был столь же Далек и от Будды, которому, пусть внешне, поклонялись его дед и отец. Значит, оставался только западный, европейский бог. Несомненно, этот бог был наиболее близким для человека, который и в духовном и интеллектуальном отношении полностью находится в сфере европейской культуры. Но ведь для современного европейца имя бога было лишь чисто отвлеченным понятием, и о боге он вспоминал только тогда, когда попадал в беду. И все же в моменты решительных переломов призыв к богу был для европейца самым большим утешением. Доступно ли ему, человеку иной страны, такое естественное и гибкое отношение к религии? Сможет ли он достичь этого? Верующему такие сомнения показались бы страшным богохульством, и он, конечно, расценил бы их как гордыню и заблуждение человека, который, не веруя, пытается размышлять о боге. Однако же...

Сёдзо вдруг догадался, что невольно подошел к тем же сомнениям, которые мучили когда-то Синго. Этот чистый юноша писал в своем дневнике о смерти на фронте как о некоем искуплении и избавлении молодой души от мук, и с каким чувством безнадежности и безысходности шел он действительно на смерть, как боялся ее! Как завидовал он неприятелю — европейским и американским солдатам, которые, пусть по привычке, в последние предсмертные минуты взывали к богу. Нет ли тут сходства с письмом Марико? Пусть ее бог и очень похож на те сказочные видения, в мире которых она жила, но ее открытие бога, по-видимому, не было чистой выдумкой; более того, Марико вовсе и не открыла его заново, просто вера с самого начала жила у нее в крови. Хотя, казалось, Марико внешне ничем не отлича-i лась от других японских женщин, в голубом блеске ее шил роко раскрытых глаз, в правильных линиях носа, в вырази-: тельной улыбке, чуть округлявшей верхнюю губу, иной раз нет-нет да и проглядывало ее арийское происхождение. Да, дело именно в этом! Сёдзо даже произнес эти слова вслух, как будто видел перед собой маленькое овальное личико, будто обращался к самой Марико. Против голоса крови не пойдешь. Это так.,, И вдруг он сам содрогнулся от своих слов. Мысли о Марико оттеснил куда-то вдаль образ парти« зана в синей одежде. Этот китаец повалился навзничь рядом со стволом ююбы, который служил ему прикрытием, и не шевелился больше. Что же вдруг превратило двигавшегося всего минуту назад человека в бездыханное тело? Выпущенная в Сёдзо пуля, чуть царапнувшая каску, этот легкий чиркнувший звук? И только поэтому другой человек вдруг забыл все на свете? Только это и заставило его бросить гранату? Разве это не вскипела вдруг, не заговорила в нем кровь солдата японской армии?

Этот случай до сих пор владел воображением Сёдзо. Ведь он сам убил человека, которого можно было и не убивать, и при этой мысли он начинал ненавидеть голос крови. Эта война, провозглашенная от имени народа, от имени родины,— хитро задуманное зло, самое страшное зло.

На голове у Сёдзо была сейчас та же самая каска, что и в тот день. А винтовка в правой руке — разве это не та же самая винтовка, с которой он тогда бросился вперед? Вот он, как верный воин той самой системы, которую сам яростно отрицает, стоит глубокой ночью на сторожевой вышке. Почему же он не пытается бежать, бросив и каску и винтовку? Что это, просто страх перед возможной расплатой, или это тоже веление крови, следуя которому он, один из миллионов молодых японцев, разделяет судьбу, общую для всех японцев, и считает это справедливым, пусть даже его ждет смерть? Все, что он мог сделать, это не прибегать к уловкам. Если бы он хотел уклониться от призыва, этого вполне можно было бы добиться. Но он смело принял красную повестку.

На ступенях послышался стук ботинок, подкованных шипами. Пришла смена. Сёдзо вздрогнул и крепче сжал рукой винтовку. По какой-то странной фантазии ему вдруг показалось, что солдат, который сейчас сменит его, знает все, что он передумал при свете звезд, вспоминая письмо Марико. Обернувшись в сторону невидимой смены и стоя навытяжку, Сёдзо вслушивался в приближавшиеся шаги.