Следовательно, бухгалтерия была необходима. Сам он в бухгалтерии ничего не смыслил, однако, слушая отчеты своего управителя, поддакивал ему или поощрял кивком. Однако виконт порой переставал различать, кто же в действительности хозяин всего этого состояния: он или тот, кто ведет его финансовые дела. Он мучительно завидовал дававшему ему пояснения управителю — по лицу старика Окамото было видно, что он-то все понимает.
Тайное недовольство и даже какое-то враждебное чувство, которое он питал к управителю, вызывалось не только решительным отказом Окамото увеличить хозяину ассигнования на личные расходы, но и тем, что тот без конца досаждал виконту своими мудреными бухгалтерскими книгами.
— Мне кажется, что Тадафуми непременно следует учить бухгалтерии, как ты на это смотришь?
Миоко привыкла к неожиданным скачкам в разговорах мужа, но эта затея настолько удивила ее, что она сняла руки с цудзуми, который начала было настраивать, перетягивая ремешки.
— Что это вам вдруг пришло в голову?
— Я уже давно думаю об этом. Я считаю неправильным, что бухгалтерию должны знать только дети банкиров.— Ато не признался жене в том, что и сам иногда чувствует острую необходимость в таких познаниях, но изложил ей свой план: вместо Канно, обучавшего сына английскому языку, взять преподавателя, который преподавал бы мальчику счетоводство.
— Нет, нет, ни в коем случае,— запротестовала Миоко. Она сказала это, как говорила обычно, не громко и не особенно тихо, и голос ее чуть заметно дрогнул.— Я не могу с этим согласиться.
— Почему ?
— С тех пор как мальчик берет уроки у Канно, он сделал заметные успехи в английском языке. Он занимается им охотнее и старательнее, чем каким-либо другим предметом. Заставить Тадафуми вместо английского языка изучать бухгалтерию? Нет, это просто немыслимо!
— Ну что ж, коли так, неволить не буду.
Ато знал, что его на редкость послушная жена способна в вопросах воспитания сына проявлять самостоятельность и непоколебимую твердость. К тому же сейчас его больше всего занимал предстоящий обед у Инао: как бы пиршество вдруг не отменили или не перенесли на другой день. Даже эта мысль обучать сына счетоводству возникла у него в связи с размышлениями о китайской кухне Инао. А сегодня вечером его ожидала игра в маджан у графа Г. У графа недурное красное бургундское, да и морские ежи из Симоносеки, наверно, уже прибыли. И виконт не стал сейчас настаивать на своем. Он поднялся со стула, потянулся и зевнул так, что, вероятно, зевок было слышно даже в саду, и, шлепая домашними туфлями и насвистывая какую-то запомнившуюся ему мелодию, удалился к себе.
Миоко снова взялась за цудзуми. Он совсем перестал звучать. Она пробовала настроить его, передвигая между ободом и кожей квадратный кусочек картона, похожий на пластырь от головной боли, но со вздохом убеждалась, что прежнего чистого звука не получается. Звук был глухой, еле слышный, будто доносился откуда-то издалека и не имел никакого отношения к инструменту, который она держит в руках.
«Закроешь глаза — и черт за ангела сойдет!» — говорила бабушка, когда Миоко в восемнадцатую весну ее жизни против воли выдавали замуж. Эту поговорку бабушка, до глубокой старости сохранившая стройную, изящную фигуру танцовщицы, некогда, видно, сама от кого-то слышала. Это была трезвая философия общества, в котором она жила, и это было все, что она могла в утешение нашептывать внучке, обнимая ее. А внучка резко отстранялась от бабушки и, закрыв лицо рукавом кимоно, безудержно рыдала. Ей было обидно, горько и совестно. Бабушка, которая больше всех любила Миоко и которой девушка платила тем же, после этого стала ей ненавистна. Ведь именно бабушке она доверила свою тайну — призналась, что любит другого!