Лабиринт

Был чудесный весенний день, в воздухе разливался пряный аромат каких-то цветов. Миоко сидела в маленькой гостиной. Без конца повторяя упражнения, она разучивала партию цудзуми к музыкальной пьесе «Ветер в соснах». На следующей неделе ей предстояло участвовать в музыкальном вечере. Кожа, натянутая на барабан, была чувствительна ко времени года и атмосферному давлению, точно кожа живого существа; резкое потепление действовало на нее так же, как на деревья, покрытые почками, или на цветочные бутоны. И хотя она была цвета слоновой кости и превосходно вделана в обод и выглядела старинной, на самом деле оказалась жестковатой. В теплое время года барабан звучал гораздо глуше, чем осенью и зимой. Цудзуми, который Миоко держала справа на своем округлом плече, был похож на большую черную катушку с привязанными к ней красными и желтыми ремешками. Глядя куда-то вдаль, Миоко меланхолично постукивала по барабану, и казалось, что в этой тоскливой дроби слышится не только заунывная песня стонущего в соснах ветра и шум проливного дождя, но и затаенная печаль, лежащая на сердце той, чьи руки ударяли в него.

В коридоре раздались шаги, но виконтесса их не слышала.

— Миоко!—Сёдзи раздвинулись, и на пороге показался муж.— Так как же мы решим? Мне ведь нужно дать ответ.

— О чем вы говорите?

— Ну как о чем? Ведь я вам об этом еще вчера твердил. Относительно китайского обеда у Инао.

— Их приглашение совсем некстати, у меня в этот день концерт.

— Концерт один раз можно и пропустить.

— Но я ведь подведу других.— Положив барабан на колени, Миоко неторопливо отвечала мужу своим низким, мелодичным, хотя и чуть монотонным голосом. Речь шла о музыкальном вечере у графини Эдзима, которая в дуэте с Миоко должна была играть на большом барабане «окава».— Графиня сама усердно готовится к выступлению и уже пригласила профессионалов-флейтистов. Удобно ли испортить ей всю затею?

— Да, это не годится,— растерянно согласился муж.

Граф Эдзима принадлежал к старинному аристократическому роду и был одним из заправил верхней палаты и Клуба пэров. Виконт Ато, у которого, как все знали, было кое-что в кармане, но ничего не было в голове, держался в этом клубе только благодаря покровительству графа. Естественно, он не мог поступить бестактно по отношению к графине.

— Да ведь мне граф тоже говорил об этом концерте!— словно только что вспомнив, продолжал Ато.— Он еще сказал, что там собирается быть и Затворник из Сомэи. Последнее время он совсем перестал показываться в обществе.

— Говорили, что он будет. Это такой редкий случай. Значит, тем более...

— Старый чудак просто помешан на театре. Ему бы надо родиться в семье комедиантов.

— Но ведь почтенный старик действительно блестящий артист, он ни одному профессионалу не уступит.

— Полноте, он просто старый хвастун!

Человек, о котором столь непочтительно отзывался сейчас виконт Ато, был старший брат графа Эдзима — Мунэмити. Лет десять назад Мунэмити передал брату титул и все права главы семьи и удалился на покой в свое поместье в Сомэи, которым их род владел с незапамятных времен. Ему было не больше шестидесяти лет. Особенно крепким здоровьем он не отличался, но ничем серьезным не болел; не был он ни уродом, ни калекой; однако в официальный брак так и не вступил. После того как он резко оборвал все свои прежние обширные связи, которые вынужден был поддерживать соответственно своему положению, и удалился в поместье, родные стали называть его «господин, удалившийся на покой», а чаще—«чудак из Сомэи». Было у него еще одно прозвище — «метр Эдзима», которого он удостоился за свое страстное увлечение классической трагедией Но. Он был блестящим знатоком этого театра; и в пении, и в танце, и в игре на ударных инструментах он достиг такого мастерского исполнения, какое не всегда удавалось даже многим профессиональным актерам. В этом заключалась теперь вся его жизнь. Это была единственная его страсть, на удовлетворение которой он не жалел никаких денег. После нашумевшего банкротства банка Дзюгогинко сильно пошатнулись финансовые дела многих японских аристократов.

В тяжелом положении оказалась и некая семья — родственники Эдзима. Мунэмити не постеснялся воспользоваться их бедой и недавно, уплатив немалые деньги, завладел их театральными костюмами и масками — фамильной драгоценностью, с которой им особенно жаль было расставаться. Это приобретение Мунэмити дало повод ко всяким пере-5 судам.

— Он не хвастает, а гордится — и не без оснований,— отозвалась виконтесса.— Он действительно собрал замечательную коллекцию костюмов. Я думаю как-нибудь попросить его, чтобы он разрешил мне их посмотреть. Надеюсь, он не откажет мне.

— Конечно нет, ты ведь одна из любимиц Затворника.