Лабиринт

На свинцовом, низко нависшем небе не было ни единой звездочки. На фоне этого неба четко выделялись черные, точно обуглившиеся деревья, которые шпалерами стояли вдоль бульвара или окружали великолепные особняки по обеим сторонам улицы. Хотя вечер этот ничем не отличался от обычного мирного февральского вечера, вспыхивавшие по краям неба серовато-красные зарницы — отражение огней в торговой части города — казались почему-то бесконечно далекими, чуждыми окружающей обстановке. Подняв воротник пальто, Сёдзо шагал рядом с Одой в толпе, которая черным потоком текла по зимней аллее между рядами голых деревьев. Под ногами поскрипывал снег. Кучи обледенелого снега, который сгребли за день, но не успели убрать, лежали вдоль бульвара. Пробирала дрожь, и от холода ныли пальцы. Вдруг Сёдзо почувствовал острую, пронизывающую боль где-то в животе, словно там образовался твердый комок. От этой боли он даже перестал ощущать холод. Он не подумал, что пока ему рано было предпринимать такое путешествие. Шагать приходилось осторожно, чтобы не поскользнуться на обледеневшем асфальте. Начался пологий спуск. Непрерывно нараставший людской поток неудержимо устремлялся вниз, постепенно заполняя во всю ширь проезд Тамэики. Сёдзо уже не столько шел сам, сколько его увлекала за собой толпа, и с каждым шагом ком внутри становился все тверже и боль острее. Перед трамвайной линией толпа остановилась и замерла. Пропустив вперед Оду, который был немного ниже его, Сёдзо поднялся на цыпочки и поверх голов людей, стоявших плотными рядами, старался рассмотреть, что здесь творится. Вдоль трамвайной линии расхаживали солдаты с ружьями и национальными флагами, в фуражках с затянутыми под подбородками ремешками и белыми повязками вокруг околышей. На заднем плане была роща Санно; несмотря на вечерний сумрак, там отчетливо чернели стволы деревьев. На их фоне выделялась белая каменная ограда. Посредине ограды высилась широкая арка с высокими воротами. Их тоже охраняли солдаты. Дома и магазины на улице, запруженной сейчас людьми, опустели, жильцы отсюда ушли, и в окнах стояла непроглядная тьма. Полумрак окутывал всю улицу. В тусклом свете уличных фонарей слабо поблескивали стволы пулеметов, расставленных вдоль асфальтированной мостовой. Со стороны Тигровых ворот ⁵⁷ к белой арке то и дело подкатывали легковые машины. Из них быстро высаживались какие-то люди, по-видимому офицеры, и машины тут же мчались назад. В свою очередь из-под арки тоже время от времени выскакивали автомобили и с оглушительным ревом сирен неслись к Тигровым воротам. Это движение автомашин как бы олицетворяло переговоры, которые велись между кабинетом министров и штабом мятежников, разместившимся в здании за белой оградой. Все это возбуждало любопытство толпы и вместе с тем вселяло страх.

Если не думать о том, что происходило за кулисами, внешне в таком зрелище не было ничего из ряда вон выходящего. Еще в детстве Сёдзо у Себя на родине не раз наблюдал военные маневры, и к подобным картинам он давно привык. В их большом старинном доме во время маневров всегда расквартировывался один из штабов. И то, что он сейчас видел перед собой, невольно будило в нем ту легкую, необъяснимую грусть, какую чувствуешь при воспоминании о близких сердцу с детства событиях. В царившей здесь атмосфере ощущалось то своеобразное, праздничное возбуждение, какое обычно бывает во время учебных боев. Однако здесь не было щитов с надписями «Штаб батальона синих» или «Штаб тыла». Над воротами, охраняемыми вооруженными солдатами, был поднят белый флаг с надписью: «Да здравствует император, долой предателей!»⁵⁸ Четыре крупных иероглифа были отчетливо видны даже при тусклом свете уличных фонарей. Белые повязки на солдатских фуражках, национальные флажки, ружья и шашки, ряды пулеметов, отсутствие трамваев, опустевшие жилые дома и закрытые магазины — в общем все, что отличало этот вечер от других зимних вечеров, все определялось этим лозунгом, начертанным на развевавшемся белом полотнище.

Но солдаты вели себя мирно и дружелюбно. Они подходили к толпе и заговаривали первыми. Один из них, коренастый парень с квадратным подбородком и крепкой короткой шеей, в которую врезался воротник с красными петлицами и тремя звездочками ефрейтора, оказался самым словоохотливым. Обращаясь к толпе, он произнес чуть не целую речь. Их цель — свергнуть власть капиталистов, потерявших всякий стыд, и их сообщников — партийных политиков. Ради наживы эти политики жертвуют интересами народных масс. Только против них и выступают повстанцы, а у других и волоса-с головы не упадет.

— Никого из вас,— говорил ефрейтор,— мы не побеспокоим. Пальцем не тронем! Ведь именно за вас, за ваши интересы мы и подняли знамя борьбы. Мы ваш авангард, ваши передовые бойцы, и все вы должны нам помочь и поддержать нас. Мы рассчитываем на ваше одобрение и видим в вас свою опору.

Речь его была похожа на речь ученика, который, выступая на школьном диспуте, единым духом выпаливает все, что сумел затвердить после долгой и усердной зубрежки.