Лабиринт

Отец Миоко, Нива, был придворным чиновником. Свое состояние он наследовал от видного сановника, сделавшего головокружительную карьеру в смутное время Реставрации. Сановник этот, сочетавшийся законным браком с его матерью уже после рождения ребенка, считался отцом Нива. Сам Нива презирал мать за ее прошлое и не питал к ней сыновних чувств. В его доме было наложено табу на изображение листьев индийской конопли только потому, что мать еще до того, как покрыла законным браком грехи молодости, любила носить кимоно с шемизетками, на которых были вышиты бледно-лиловые листочки. У Нивы, теперешнего главы семьи и крупного придворного чинов» ника, листья индийской конопли будили унизительные вое» поминания, и в его доме их изображение не допускалось ни на одежде, ни на утвари, ни на полотенцах. Бабушка и сама была столь же щепетильна, и по той же причине. Она была красива, умна и держалась с таким достоинством, которому могли бы позавидовать многие родовитые аристократки. Миоко было пять лет, когда она лишилась матери и осталась на попечении бабушки, воспитывавшей ее по-своему. Бабушка заменила ей мать; от бабушки она унаследовала изумительную красоту и изящество. Жили они с бабушкой отдельно от отца. К Миоко был приглашен репетитором Кира — бедный студент, их земляк и дальний родственник. Дед его в десятом году ⁶⁰ примкнул к Сайго Такамори ⁶¹, и после его поражения семья их впала в немилость и разорилась.

Бабушка благоволила к Кира и, возможно, своим ласковым отношением к нему хотела загладить тот холодок, с которым его принимали в доме ее сына. Впрочем, ей как будто нравился этот способный, подающий надежды молодой человек с приятным лицом и благородной осанкой. Неизвестно, в ком из молодых людей раньше заговорило чувство и умышленно или невольно бабушка содействовала сближению двух потянувшихся друг к другу молодых сердец, но во время летних каникул она потихоньку стала приглашать Кира к себе на виллу в Хаконэ. Бабушкино’ покровительство обнадежило влюбленных. Они знали, что отец и мачеха Миоко будут решительно против их брака, и рассчитывали лишь на бабушку как на свою несомненную союзницу.

Но когда Миоко начали сватать за виконта Ато, самой безжалостной к влюбленным оказалась бабушка. Она считала, что любовь — это одно, а брак — другое, и была непреклонна в своем суждении. Оно стало символом ее веры с тех пор, как сама она была выкуплена, и в этом она все больше убеждалась на протяжении всей своей жизни. Она прекрасно знала, что женщина не всегда делит ложе с тем мужчиной, которого она любит, и старалась внушить это внучке. Готовая умереть от горя, Миоко заливалась слезами, а бабка уговаривала ее, словно капризного ребенка: «Ничего, стерпится — слюбится. Закроешь глаза — и черт за ангела сойдет».

У бабушки было удивительно молодое лицо с гладкой, нежной кожей. Коротко подстриженные серебряные волосы, которые она никогда не красила, а лишь каждое утро до блеска мыла яичными белками, только подчеркивали благоухающую свежесть ее лица. Но когда она начинала уговаривать Миоко, ее красивое лицо становилось лукавым и зловещим, как у старой ведьмы. Однако самым страшным было то, что уговоры бабушки, подобно семенам ядовитого растения, начинали пускать корни в душе Миоко; ей казалось, что они, как тушь для татуировки, постепенно проникают под кожу, оставляя несмываемые следы на теле и на сердце. Сначала это потрясло ее. Она показалась себе грязной, мерзкой, чуть ли не преступной. Но чем больше Миоко старалась избавиться от злых чар, тем больше им поддавалась. Она ложилась спать, а в ушах ее неумолчно звучал шепот бабки. Она начинала грезить, но грезы ее были подобны сладостным видениям курильщика опиума...

Слух о том, что лишившийся работы Кира поступил в Каучуковую компанию и уехал на Целебес, оказался ложным. Как только наступала ночь, он снова в грезах являлся к ней. В темноте она ощущала его дыхание, запах его кожи и в его объятиях забывала обо всем. Она дарила ему все ласки, какие только подсказывало ей воображение.

Миоко была замужем за одним, а мысленно принадлежала другому. Через два года после замужества у нее родился сын Тадафуми, но только она знала, кто был подлинным отцом ребенка, ибо только она знала, кому предназначались ласки, которые она расточала в своих грезах. Вместе с тем она становилась все более покорной, ласковой и преданной женой того мужа, с которым проводила день: красивого, богатого, глупого, способного думать только о маджане, о гольфе, о еде и вечно ссорившегося с управителем из-за карманных денег.