Гость и провожавшие были уже в вестибюле. При мягком свете матовых электрических плафонов Тацуэ заметила, что щеки отца порозовели — это был верный признак того, что Таруми чем-то чрезвычайно доволен. Такие же розовые пятна на его скулах домашние часто замечали прошлой весной, когда он успешно выступал на чрезвычайной сессии парламента в защиту парламентаризма; тогда его имя долго не сходило со страниц газет. Вспомнив об этом, Тацуэ подумала: таких речей больше от него уже не услышишь. Она хорошо знала своего отца.
— Прикажите, чтобы машину подали ровно в половине десятого.
— Но вы ведь все равно опаздываете.
— Нет, прием назначен на десять часов, так что я как раз успею. Он как будто и вас собирался пригласить...
— А кто вообще там будет?
— Один венгерский аристократ. Он увлекается изучением восточной архитектуры. Он придет с женой, поэтому-то Садзи-сан так настойчиво приглашал меня.
При имени дипломата, который слишком часто вертелся вокруг его невесты, Инао недовольно сморщил свой мясистый нос.
— Вы, значит, приглашены как бы на роль хозяйки?
Садзи, состоявший в резерве министерства иностранных дел, был генеральным директором Общества дружбы и культурных связей с заграницей. Учитывая международную обстановку, правительство усматривало глубокий политический смысл в поддержании такого рода контактов с некоторыми европейскими странами, считавшимися дружественными Японии, и тайно субсидировало это общество, в результате чего деньги появились и у Садзи; в свете же полагали, что он благодаря своей внешности и богатому опыту дипломата вполне подходящая фигура для такой миссии.
Когда устраивались встречи с иностранцами, непременно приглашали и Тацуэ. Красавица, с безукоризненными манерами, она отлично говорила по-французски и могла поддерживать беседу на любую тему. Даже в Токио было немного девушек, в которых так счастливо сочетались бы все эти качества. Вполне естественно, что Тацуэ была желанной гостьей на подобных приемах.
Делая вид, что не замечает ни кислой физиономии, ни иронии Инао, Тацуэ откинулась на спинку дивана и осматривала его комнату с таким удивлением, будто видела ее впервые. Комната была чересчур большая, сумрачная, хотя дом, построенный из красного кирпича, был выдержан в европейском стиле и снаружи казался довольно комфортабельным.
— Это бывшая комната вашего старшего брата?
— Да, а что?
— Просто я подумала, какой же он был непритязательный. Да и вы...
— Что поделаешь, дом ведь старый, уже несколько десятков лет стоит.
— Беда вовсе не в том, что он старый,-— ответила Тацуэ.
Когда Тацуэ приходилось бывать в этой комнате, она каждый раз возмущалась ее нелепой и безвкусной обстановкой.
В начале эпохи Мэйдзи, когда дома росли как грибы после дождя, о вкусах некогда было спорить, все заботились лишь о том, чтобы не отстать от моды. Мебель, украшения и всякая утварь тоже должны были соответствовать моде. Впоследствии все это заменялось и пополнялось в духе новых веяний, и в результате в обстановке и убранстве комнат царил невероятный хаос. Новые вещи втискивали между чужеродными им старыми; с ценными, редкостными вещами соседствовали дешевые поделки.
Потрескавшаяся и облупившаяся лакированная статуэтка камакурского Будды 69, поставленная на декоративную полку, чуждую ей по стилю, и другие разномастные украшения придавали комнате Инао сходство с чуланом. Такое же смешение стилей и дисгармония в обстановке царили и в других комнатах.
В глубине дома, во внутренних покоях, находилась особая гостиная, куда обычные гости доступа не имели. Стены здесь были обтянуты знаменитой нисидзинской 70 тканью, по которой шел чудесный узор — цветы и птицы. Такой же тканью обиты были кресла, пол устлан великолепным персидским ковром строгой расцветки и тут же — простые, дешевые подставки для ног и чайные столики с японскими кружевными скатерками. Когда Тацуэ впервые переступила порог этой гостиной, она усмехнулась про себя: вот где подошли бы творения Юкити Мидзобэ, шедевры классиков были бы здесь не на месте. Однако как ни ловко сбывал Мидзобэ плоды своего вдохновения, сюда он пока не имел доступа. Хозяин еще не признавал и не допускал его полотен в свой дом. На стенах гостиной висели японские натюрморты Асаи 71, исполненные в лиловых тонах женские портреты Курода 71.
У Инао, так же как и у Таруми, дом стоял на месте старинной помещичьей усадьбы, но был значительно больше. Его японская половина, не нарушая общего ансамбля, выходила в огромный парк, где с прошлых времен сохранились пруды и фонтаны. Эта часть дома делилась бесчисленными переборками, перегородками, раздвижными стенами, бесконечными коридорами; чтобы сохранить в неприкосновенности национальный стиль, здесь не было ни одной стеклянной двери. Достаточно было бутылки керосина и одной спички, чтобы в две минуты все это строение оказалось объятым пламенем и сгорело дотла.
Огонь все сжигает, а ведь стены здесь были обшиты панелью из кипарисовых досок и увешаны бесценными пейзажами Сюбуна *.