Читаем Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография полностью

Sur cette signification, elle interjetta appel au parlement de Paris, de toute la procédure faite à Vernon, & obtint un arrêt le 21 août 1655, qui fit défenses de passer outre, & de faire aucunes poursuites ailleurs qu’en la cour.

Richer, Causes célèbres, Vol. 1. P. 78.

По сем объявлении она подала апелляционное прошение в Парижский Парламент о Вернонском судопроизводстве. 21 августа 1655 года сделано было сим верховным Судилищем определение, коим запрещалось Вернонским Судьям поступать далее в сем деле и производить какие-либо о том иски инде, кроме Парижского Парламента.

Новиков. Театр судоведения. Ч. 3. С. 28.

Как уже было сказано, Новиков шел по пути замены французских юридических выражений, которыми было насыщено повествование о causes célèbres, более доступными для понимания русскими читателями. В частности, до сих пор использующееся в правовой практике Франции словосочетание interjetter appel было заменено на «подала апелляционное прошение», где основным указателем на правовую ситуацию было прилагательное «апелляционное».

Сходную тенденцию можно увидеть при передаче понятия compétence (юрисдикция, ведение, подсудность). В русском языке XVIII века его прямой аналог — «компетенция» — отсутствовал. Тем не менее Новиков нашел вполне подходящий эквивалент, переведя «la compétence [du tribunal/de la juridiction] fut jugée» как «принадлежность судопроизводства была рассмотрена»[1345]. В другом случае фраза «Cependant d’ Anglade & sa femme se pourvurent au Grand-Conseil contre le jugement qui avoit attribué au lieutenant-criminel la compétence en dernier ressort dans cette affaire» была переведена так: «Не взирая на то Англад с женою принес жалобу в Великий Совет на тот приговор, по коему криминальный судья присвоил суждению своему право окончательного решения сего дела»[1346]. Несмотря на колебания при переводе слова compétence, следует отметить искусство переводчика, который нашел несколько вариантов для передачи смысла понятия.

Перевод некоторых слов вызывал затруднения как у французских переводчиков, так и у Новикова. В первую очередь это касается реалий. Слово alderman, например, осталось без перевода во французском издании (un alderman), а в русском было просто транслитерировано («алдерман»[1347]). Если в Англии XVIII века данным словом обозначался член городского совета или иного органа местного самоуправления, то во Франции явных аналогов такой должности не существовало[1348]. В России это слово появилось в 1720‐е годы, но приобрело иное значение. В Регламенте Главного магистрата «алдерманами» назывались старейшины цехов, в которые Петр Великий предполагал объединить ремесленное население городов[1349]. Несмотря на различия понятий, скрывавшихся за этим словом, русские переводчики не сочли нужным дать ему пояснения.

Напротив, слово Bridewell, перешедшее без комментариев из английской во французскую публикацию, в русском варианте было заменено словосочетанием «смирительный дом»[1350]. Лишь в середине повествования Новиков позволил себе однажды использовать слово «бридвел», дав ему объяснение в скобках — «смирительный дом»[1351]. Bridewell — одна из самых крупных тюрем Англии, находившаяся в помещениях Bridewell Palace с середины XVI века. По-видимому, русский переводчик имел представление о том, что название этого учреждения стало именем нарицательным для мест заключения, организованных по типу работных домов на территории всей страны, и дало образец для создания работных и исправительных домов в Голландии, Бельгии, немецких и итальянских землях, а также в ряде американских колоний в конце XVI–XVII веке[1352]. В Российской империи первая попытка создания смирительных домов, основанных на схожих принципах, относится к первой четверти XVIII века[1353]. Схожесть практик наказания России и Англии позволила найти понятный читателю эквивалент.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде
Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Сборник исследований, подготовленных на архивных материалах, посвящен описанию истории ряда институций культуры Ленинграда и прежде всего ее завершения в эпоху, традиционно именуемую «великим переломом» от нэпа к сталинизму (конец 1920-х — первая половина 1930-х годов). Это Институт истории искусств (Зубовский), кооперативное издательство «Время», секция переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, а также журнал «Литературная учеба». Эволюция и конец институций культуры представлены как судьбы отдельных лиц, поколений, социальных групп, как эволюция их речи. Исследовательская оптика, объединяющая представленные в сборнике статьи, настроена на микромасштаб, интерес к фигурам второго и третьего плана, к риторике и прагматике архивных документов, в том числе официальных, к подробной, вплоть до подневной, реконструкции событий.

Валерий Юрьевич Вьюгин , Ксения Андреевна Кумпан , Мария Эммануиловна Маликова , Татьяна Алексеевна Кукушкина

Литературоведение
Литература как жизнь. Том I
Литература как жизнь. Том I

Дмитрий Михайлович Урнов (род. в 1936 г., Москва), литератор, выпускник Московского Университета, доктор филологических наук, профессор.«До чего же летуча атмосфера того или иного времени и как трудно удержать в памяти характер эпохи, восстанавливая, а не придумывая пережитое» – таков мотив двухтомных воспоминаний протяжённостью с конца 1930-х до 2020-х годов нашего времени. Автор, биограф писателей и хроникер своего увлечения конным спортом, известен книгой о Даниеле Дефо в серии ЖЗЛ, повестью о Томасе Пейне в серии «Пламенные революционеры» и такими популярными очерковыми книгами, как «По словам лошади» и на «На благо лошадей».Первый том воспоминаний содержит «послужной список», включающий обучение в Московском Государственном Университете им. М. В. Ломоносова, сотрудничество в Институте мировой литературы им. А. М. Горького, участие в деятельности Союза советских писателей, заведование кафедрой литературы в Московском Государственном Институте международных отношений и профессуру в Америке.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Дмитрий Михайлович Урнов

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное