Лабораторные условия (СИ)

Иногда ученому закрадывалась в голову мысль, что в силу своей природы Рико не отличает мужчин от женщин. Да что там, он и одушевленное с неодушевленным запросто путал. Рико мог таскать за собой хоть плюшевую игрушку, хоть кота, хоть труп – только лишь потому, что их можно заключать в объятия, и они не убегут от подрывника. То есть кот бы, может, и попробовал, если бы его не держали, как в тисках… Рико проделывал все это, чтобы прижимать к себе и чувствовать, что он не один.

Иногда Ковальски думалось – Рико настолько отчаялся, что готов подарить ласку кому угодно, кто его не оттолкнет. У него в голове адекватность не махала стоп-сигналом, когда он улыбался пластиковой кукле. Но всегда, каждый из этих раз, подрывник не мог не осознавать, что ему не отвечают – просто потому, что пластик не способен на это. И возможность обнимать кого-то, кто тоже обнимет, ценилась в его безумном мире куда больше, чем гендерное или какое-то там еще соображение.

Рико целовал горячо и сильно, придавливая к лежбищу своим весом, подминая под себя, и ограждая от внешнего мира руками, упершись локтями по обе стороны чужой шеи. То ли старался выплеснуть как можно больше жара, пока лейтенант не очнется бесповоротно, то ли пытался переубедить, натолкнуть на мысль не просыпаться окончательно, остаться с ним, быть обогретым. Ковальски все еще пытался думать – пытался, когда чужие широкие ладони взяли его лицо; пытался, когда Рико дал ему вздохнуть, прервав поцелуй и, как мог, ласково потершись своей щекой о чужую; и даже когда осознал, что ластится подрывник осторожно, стараясь не задеть чужой кожи своим грубым шрамом – наверное, ему казалось что это должно быть неприятно. Эта мысль почему-то показалась лейтенанту самой важной – выпростав руку, он погладил старую отметину, в темноте проследив контуры пальцами, и Рико судорожно прижался к его ладони щекой, притиснув ее к себе плечом, весь напружинился, и расслабился только когда его снова погладили, будто закрепляя, подтверждая то, что было сделано. Что это не оплошность, не случайность, что близорукий лейтенант не промахнулся в темноте.

Это была третья версия – иногда Ковальски думалось, что он нравится Рико. Подрывник как-то выделяет его из всех, и проявляет, таким образом, внимание. В этой области - а Ковальски имел только самые общие представления о медицине и профессиональным психиатром никак считаться не мог – уверенным быть нельзя было ни в чем.

«Это, наверное, неправильно», - отстраненно подумал лейтенант, - «Вероятно, я должен испытывать противоречия. Возможно, даже отторжение. Меня не привлекает собственный пол. Меня не привлекает Рико. Я давно знаю его. Он никогда не вызывал подобной реакции». Ну да. Не вызывал. Потому, вероятно, что не делал ничего подобного прежде. «Это неестественно», - продолжал регистрировать лейтенант, задирая острый подбородок, чтобы дать Рико больше простора для действия. Горячий рот немедленно впился в шею. « Но мне, похоже, это безразлично», - отметил он, глядя в потолок – вернее, в темноту над собой и продолжая машинально ерошить непослушные волосы сослуживца. «И мне нравится то, что происходит».

========== Часть 3 ==========

Он хорошо знал, что такое гендерные стереотипы. Знал не в том смысле, что мог бы читать в колледже лекции, но на собственной практике. Общество предъявляет к людям некоторые требования, от которых никуда не денешься. Можешь отрицать, протестовать, можешь демонстративно идти против течения, но изменения в общественном восприятии происходят слишком медленно, чтобы бунтарь успел насладиться его плодами. Впрочем, некоторых привлекает сам процесс.

На счет себя самого Ковальски знал, что назвать его примером для подражания именно в этом аспекте сложно. Он слишком инертен, слишком склонен задумываться над всем, а это не те качества, которые входят в топ маскулинных добродетелей. Однако от собственной природы не спрячешься: желание быть для кого-то ведущим заложено в самый фундамент его психологии. Ему хотелось оберегать того, кто останется с ним рядом. Обнимать его, обещая свою защиту, и чувствовать, как ему доверяются, не думают о внешних неприятностях. Шептать в чужое ухо, что все хорошо, все в порядке, не надо переживать. И в последнюю очередь лейтенант бы подумал, что это будет ухо Рико. Нет, пожалуй, в последнюю – что тот поверит. Станет доверчиво ластиться, и норовить самому сунуться, поднырнуть под узкую прохладную ладонь, почувствовать, как его гладят, и издавать звук, на какой могла бы быть способна электрическая бас-гитара, будь у нее уши, чтобы за ними чесать. Ковальски интерпретировал его как мурлыканье.

Подрывник привык верить его словам - поверил безоговорочно и теперь. В вопросах того, а что же будет дальше, он никогда не оспаривал мнение Ковальски, не стал спорить и на сей раз.