Лабораторные условия (СИ)

Рико замотал головой. Он не хотел оставлять. Он хотел таскать на руках и тискать по дороге. Ощущать физическую тяжесть, реальность другого человека. Вдыхать его запах. На нюх Ковальски сейчас – нервный, взведенный – сильно отличался от себя перед рассветом. И Рико намеревался сделать все, чтобы засыпать, обоняя чужую разморенную негу. От него самого пахло ромом, и поцелуй был на вкус как все тот же ром, а после него Ковальски как-то уже не задумывался о том, что со стороны они наверняка выглядят нелепо. Людей на руках носят всего в двух случаях: когда они не могут идти сами и когда это романтический жест. Ни второе, ни первое к происходящему решительно не подходило. В классификации определенно не доставало случаев, приходящихся на долю маньяков с тактильным голодом. А если Рико чего-то хотел, он не останавливался, пока не получал.

Лейтенант улыбнулся краем рта: судя по всему, его сослуживец ниспослан ему небесами как лучший путь самопознания. Не будь в его жизни Рико – и он никогда бы всего этого не изведал. И границ собственных возможностей в том числе.

-Не швыряй вещи, ладно?

Рико закатил глаза, но не стал спорить. Если бы он читал старика Зигмунда, сейчас бы отпустил шутку на счет того, что означает чрезмерное стремление к чистоте и порядку. Лейтенант, за неимением альтернативных вариантов, припомнил цитату самостоятельно – пока стоящий над ним на коленях подрывник стаскивал через голову майку, а после сноровисто справился с ременной сбруей тактической кобуры – и своей, и лейтенанта. Почти речитативом щелкнули пряжки, и практически сразу послышался звук падения – амуниция сейчас подрывника не волновала, он просто отпихнул ее в сторону - но так, чтоб дотянуться, если что - и моментально позабыл. Ковальски только и успел, что выставить руку, сдерживая чужой порыв. Про ожоги, и прочие неприятности Рико сейчас помнил в самую последнюю очередь.

-Тише, тише…

Но «тише» подрывник категорически отрицал. Упершуюся ему в грудь руку он перехватил, сжав запястье, и потянул ко рту. Горячий язык бесстыже прошелся по центру ладони, выдавив из горла Ковальски сиплый вздох – подрывник знал, чем сломать его сопротивление. Еще несколько лижущих касаний, и Ковальски требовательно сжал чужие бедра коленями, как мог, сдерживая голос. Это место, а еще между пальцами – лучшее поле боя с его стойкостью. Рико издал тихое, горловое урчание – звук довольства. Подрывнику, в общем, нравилось слышать от Ковальски это увещевательное «тише», потому что оно говорилось ради него, и ради того, чтобы уберечь его от лишней боли. Ему приятна была забота лейтенанта, но почувствовать его всем телом было еще приятнее. Это боли стоило. К тому же, к ней, старой знакомой, Рико давно попривык, и на его теле хватало тому свидетельств. А вот к тому, что он желанен, он привыкнуть все никак не мог и каждый раз приходил в восторг. Боль что, боль это мелочи – она всегда уходит, главное, оказаться сильнее нее и не уйти первым. А здесь, и он отлично знал это, выбор не очень большой: или потерпеть боль или потерпеть без Ковальски.

Первый лейтенант, млея под чужими касаниями, и подставляя уже обе ладони, открывая их, чтобы Рико делал с ними, что лишь пожелает, вдруг подумал о том, что человек, в сущности, действительно ко всему привыкает. Какой, например, смысл приглядывать себе пару посимпатичнее, если, спустя менее, чем полгода «глаз замылится»? Не может же быть так, чтобы подобное было свойственно одному ему, наверняка на свете хватает таких же людей?.. У него, как и у всех этих упомянутых, тоже были свои представления о привлекательности и совсем обратном ей предмете, однако куда они все делись на фоне того, что ему подарил Рико? Массивный, часто неповоротливый, с грубыми чертами лица, со своими боевыми отметинами, с манерами дикаря, со всем тем, что делало его – им, он менее всего походил на представления сослуживца о привлекательном для романтических переживаний существе. И, тем не менее, жизнь расставила все по своим местам, словно следуя одной ей ведомым правилам вселенского фэн-шуя: глядя на подрывника, Ковальски не видел ни шрама на его лице, ни дикого волчьего оскала - ничего, кроме близкого человека, которым дорожил.

-Вот так… Иди ко мне.

И Рико, наконец, оставив в покое зацелованные руки, охотно отозвался на зов, устроился, распределяя свой немалый вес так, чтобы не придавить другого человека, прижался, и вдруг показался лейтенанту не большим и сильным, а почти ребенком – брошенным, долго мыкавшимся, но, все же, кем-то подобранным, пристроенным, и за это слепо благодарным. Во взрослом, сильном человеке навсегда остался этот надлом, который можно было нащупать, лишь проявив к нему доброе отношение.

========== Часть 5 ==========