Лабораторные условия (СИ)

-Будет больно, - заранее честно осведомил его Ковальски, и Рико согласно кивнул. Он не любил неожиданной боли - та его настораживала - однако считал, что если он предупрежден, то все по-честному. Задирал майку, обнажая торс, и доверчиво поворачивался пострадавшим местом. Он был подрывником достаточно давно, и, судя по наличию всех пальцев и обоих глаз, неплохим подрывником. Однако это, увы, не означало, что он не принесет на себе очередную эритему, над которой похлопочет, за неимением настоящего врача, все тот же Ковальски. Этот, последний, не уставал благодарить высшие силы за то, что практически никогда дело не доходило до чего-то серьезнее: лечить ожоговые болезни, что называется, «на дому», он бы не взялся: тут не справится в одиночку одними нестероидными анальгетиками и минимальной местной анестезией. А отправлять пациента, вроде Рико, в общий стационар, пусть даже придумав убедительную историю того, как с ним приключилось подобное – опасно. В первую очередь, для больничного персонала.

Лейтенант обращался со своими пациентами с некоторым оттенком бесцеремонности, как будто те переставали, на период пребывания на операционном столе, быть людьми, и становились чем-то вроде сломанных вещей, требовавших ремонта. Это было своеобразным «механизмом безопасности» - не каждому придется по душе жить бок о бок с человеком, знающим обо всех твоих слабостях, видевшим тебя голым, в испарине, блюющим на пол или падающим в обморок, не говоря уж о том, чтобы подчиняться ему или командовать им. Так что лучше абстрагироваться, как будто Ковальски не присутствует при этом, и оставляет от себя только ту свою часть, что знала медицину. Непонятно было, осмысливал ли этот парадокс Рико, однако при необходимости позволял обращаться с собой как с манекеном, и не акцентировал на этом внимания.

Когда он понял, что лейтенант покончил на сегодня с лечебными процедурами - поймал его узкую, прохладную ладонь и поднес к губам, целуя каждый палец по отдельности и обдавая горячим дыханием.

-Конечно, - кивнул ему Ковальски, давно наловчившийся понимать такие жесты. Он, в общем, неплохо читал по губам, и это значительно повышало его шансы понять такого специфического собеседника, как Рико: вслух его речь могла звучать как нечленораздельный рык, но по артикуляции лейтенант угадывал слова.

И опять в лаборатории освещение было приглушено, а они сидели под единственным его источником, и коротали время за так называемым немецким вистом: в эту нехитрую забаву можно было играть как раз вдвоем. Рико сутулился сильнее обычного, стараясь не тянуть кожу на поврежденных местах, но постепенно увлекался и забывал о своих ранах.

Где-то на третьем коне лейтенанта, наконец, отпустило. Он перестал чутко вслушиваться в тишину, стараясь не пропустить команды или чужих шагов, и откинулся на спинку стула, чувствуя, что достаточно уверился в окружающем мире, чтобы отстегнуть кобуру – для начала хотя бы плечевую. Это означало, что можно перейти к следующей стадии реабилитации. Ковальски сделал жест карточному противнику, принятый между ними в отряде, и Рико кивнул. Запустил руку под стол, и там, безошибочно нашарил в специальной металлической корзине, где Ковальски обычно держал аппарат Киппа или инструменты, початую бутыль. Ничего утонченного и экзотического там не плескалось: нормальные люди, может, и пропускают по стаканчику бурбона, или какого-нибудь из в изобилии разведшихся нынче Джеков Дениельсов, но они нет. Это было бы неплохо, если бы им платили не то, что они спускали на бензин (кстати, иногда авиационный), обмундирование и патроны. В любом приличном магазине можно было совершенно легально купить джин или на худой конец дешевый ячменный виски, те были доступнее, однако паранойя Шкипера требовала держаться подальше от камер наблюдений, а если уж не свезло под ней помаячить, то пусть в руках будут только совершенно невинные продукты, к которым невозможно придраться. Зато в заливе, в нескольких километрах от берега, камер нет никаких. И пол-ящика контрабандного кубинского рома, или мексиканской кислой дряни с непроизносимым названием, обычно составляло львиную долю запасов на базе. Пили традиционно из того, что было под рукой: в дело шли мерные стаканчики или бюксы, а некоторые гении умудрялись пить и из горла колб. Это требовало некоторой сноровки, но зато было безопасно: посуда гарантировано была чистой. Не то чтобы Ковальски спокойно относился к такой постановке вопроса, однако из двух зол – перемыть собственные склянки, которые он и так драит, аки золушка, или держать у себя постороннюю посуду и перемывать ее вместе со своей, увеличивая, тем самым, общее число отмываемых предметов, – выбирал меньшее. Лишь выдвинул категоричное условие не чокаться: а то после дорогих сослуживцев вечно чего-то целого не досчитываешься. Дорогие сослуживцы не очень сопротивлялись.