Лабораторные условия (СИ)

-Послушай, - со вздохом произнес Ковальски. – Ты что-нибудь знаешь о рекламном бизнесе?

-Ну… - Прапор, казалось, был сбит с толку. – Кое-что. Почему ты спрашиваешь?

-Как думаешь, отчего стремление принять алкоголь или предаться еще какой-нибудь вредной привычке, считается почти что нормальной, естественной реакцией организма? Я напомню тебе, что мы говорим о ядах, пусть и в малых дозах. Естественным подобное стремление быть попросту не может, однако, считается именно таковым. Так почему?

-Наверное… - Прапор почесал нос. – Наверное, из-за рекламы?

-Верно. Потому что производить и сбывать эти товары выгодно. На них держат спрос. Это не ты хочешь, это производитель хочет, чтобы ты хотел – прости за косноязычие. Но мы – не производитель. И мы – не хотим, Прапор. Мы за тебя отвечаем.

-Но Шкипер говорит…

-У Шкипера, как и у всех нас, нет детей, Прапор. И к тому идет, что и не будет. И для него ты вечно останешься кадетом с сопливым носом, который надо вытирать. Даже если ты дослужишься до фельдмаршала.

-Вот возьму и дослужусь, - фыркнул младший собеседник, складывая руки на груди. Было видно, что он уже не сердится, однако и не желает отступаться так просто. – Что ты тогда будешь делать?

-Буду работать под твоим началом, - невозмутимо отозвался Ковальски. – И надеюсь, ты станешь достойным преемником текущего командования. Авось к тому благословенному часу ты реконструируешь армию настолько, что отпадет потребность для таких, как мы, зарабатывать деньги на стороне полузаконными заказами частных лиц. Но пока этого не произошло, изволь слушать Шкипера.

-А вы-то? - не дал сбить себя с толку младший собеседник. - Вы сами? Вы же там торчите!..

-И пьем, - кивнул лейтенант. – Но видит небо, парень, дай боже, чтобы тебе не пришлось делать то же самое и по схожим причинам… - Прапор снова открыл рот, чтобы возразить, но Ковальски твердо нацелился на результат и слова вставить ему не дал. - Ты хоть представляешь, сколько смертей видел Шкипер? Через что прошел Рико? У меня на руках люди умирали, Прапор. И.. – он на мгновение запнулся, вдруг поймав себя на том, что ему много чего есть порассказать, чего Прапору бы ведать не следовало. Ковальски не понаслышке знал, что означает быть прикованным к инвалидному креслу, или запертым в палату-одиночку. Шкипер мог много чего интересного вспомнить про кабинет, напичканный колюще-режущими предметами, в котором он привязан, а его противник - к слову, отнюдь не испытывающий к пленнику теплых чувств – нет. Что до Рико, то на его счет говорить с уверенностью не приходилось. Однако, наблюдая за ним, можно было делать интереснейшие выводы. Прожив с подрывником бок о бок несколько лет, лейтенант отметил, что у сослуживца перманентный «Ленинградский синдром». Он был в состоянии поесть при любом раскладе и никогда не перебирал харчами, однако предпочитал – если имел выбор – рыбу. Живую, что характерно. Ковальски это говорило лишь одно: Рико помотало в тех местах, где выбор между мясом и рыбой лучше делать в сторону последней, потому что человеческой рыбы не бывает. А то, что она еще жива, несомненный показатель свежести. Однако озвучивать это все для младшего члена команды определенно отдавало бесчеловечностью. Вместо этого он произнес:

- И все эти воспоминания – не то, с чем приятно жить, Прапор. Поэтому сделай одолжение. Не спорь.

И Прапор, что-то уловив в выражении его бледного лица, действительно не стал.

Он ходил с отрядом на миссии, и тоже мог бы сказать, что его жизнь не пончик в глазури, однако как-то ухитрился сохранить в себе потрясающую душевную чистоту и почти детскую наивность в вопросах человеческих поступков. Прапор почти никогда не думал ни о ком скверно, до последнего момента стараясь найти нечто хорошее. Шкипер, хоть и норовил «выбить эту дурь» из его головы, однако на деле все только словами и ограничивалось. Весь отряд знал, что он опекает младшего, стараясь не подводить его под удар там, где это может оказаться слишком серьезным.

Вопрос этот вслух никогда не подымался, как Прапор ни норовил – а все потому, что был обсужден раз и навсегда много лет назад, когда никаким Прапором еще и не пахло, да и Рико с ними не было. Вокруг, сколько хватало глаз, был серый, холодный, слежавшийся песок да камни, а невдалеке - километр, не больше – можно было рассмотреть горсть одинаковых палаток. Ковальски тогда видел их, практически не напрягая глаз: ему только еще предстояло обзавестись очками.

Шкипер, поджав одну ногу, устроился на валуне покрупнее и с каким-то остервенением правил на ремне нож. По его лицу отчетливо читалось, что у него есть что сказать, и это «что» - важное, однако он хранил молчание, а Ковальски не лез с расспросами. Чем он похвастать мог редко, так это инициативой, которая, как известно, наказуема.

В конце концов, все же покончив с ножом, Шкипер произнес, внезапно яростно и обращаясь, видимо, к песку под их сапогами:

-Ты понимаешь, что я могу послать тебя на смерть?