Лабораторные условия (СИ)

Ковальски пожал плечами. Смерть его не устраивала только невозможностью думать в привычном людям смысле этого слова, во всех иных ему было даже интересно, что же там дальше будет. Но Шкипер, кажется, толковал об ином.

-Может быть ситуация… Ты знаешь, одна из таких, откуда не выйти без жертв. У меня наметанный глаз, я такие вещи сразу могу вычислить. Хочешь командовать отрядом – должен это уметь, иначе все передохнут.

-Я все это знаю, - отозвался Ковальски, чтобы что-то сказать. Шкипер по прежнему на него не глядел, и, установись неловкое молчание, можно было бы решить, что оратора не слушали.

-Может быть так, - с усилием выговорил Шкипер, - что мне придется жертвовать именно тобой. И я скажу это остальным. Вслух. Ты услышишь.

-Я в курсе.

-Тебя это не трогает?

-Я представлял, куда иду. Я понимаю, зачем это делается. Ты хочешь услышать, не буду ли я винить тебя за это? Не буду.

-Что меня в тебе подбешивает, - поделился вдруг Шкипер личным, - так это то, что ты идешь на подобные шаги не потому, что чувствуешь желание, а потому, что так положено. Ты не думаешь о том, что спасаешь своих, а только что все в рамках нормы и тут без вариантов.

-Почему же «без», варианты это такая вещь, которая всегда имеется. Только они могут нам быть не по вкусу. Как и я тебе.

-Как и ты мне.

-Ты еще можешь выбрать кого-то другого, - Ковальски сделал жест в сторону палаток в отдалении, медленно тонущих в сумерках.

-Еще чего, - оскалился собеседник. – Во-первых, я уже выбрал. Во-вторых, – и он внезапно подмигнул – у них вариантов нет.

Лейтенант не был уверен, говорилось ли это все и для Рико – тот все равно пошел бы за командиром куда угодно и сделал бы по его слову что угодно, что не раз и демонстрировал на миссиях.

Миссии – собственно говоря, как раз то, чем они зарабатывали себе на хлеб – случались достаточно часто, и никогда ожидаемо. Словечко было из обихода Шкипера, и прижилось, как весьма удобное. Миссия – это так обтекаемо, но вместе с тем и понятно, что можно избежать неприятных подробностей. Миссии начинались, зачастую, с того, что их нанимали – заключали договор, обещая деньги за ту работу, за которую не хотели браться остальные. Грязную работу – во всех смыслах. И в смыслах сточных труб, канализации и тараканов – тоже. Половина из их команды получала от всего происходящего неприкрытое удовольствие: оба в какой-то мере были адреналиновыми маньяками. Ковальски это знал, но ничего не пытался исправлять. Наличие именно таких людей обычно означало, что отряд выживет. Нужно, все-таки, обладать совершенно особенным складом ума, чтобы зашвырнуть гранату в окошко подвала, где, как ты знаешь, прячутся три десятка человек – да, вражеских солдат, но все же человек. Живых, думающих, чувствующих. Чьих-то сыновей, братьев, отцов – и хорошо если не жен и матерей… В тот самый миг, когда нужно дергать кольцо чеки, понимаешь, что не можешь. Не можешь – и все тут. Никак. Нет у тебя сил на такой шаг, ни моральных, ни физических. Пусть расстреляют за измену, пусть что угодно делают, но ты не можешь. И ты просто стоишь, сжимая ребристый корпус в руке, чувствуя, как теплеет металл, и не отводя взгляда от окна у самой земли, куда пролезла бы разве что кошка. А после ты уходишь, оставляя укрытие позади и точно зная, что оттуда выберутся и ударят в спину. Возможно, даже убьют. Но ты все равно не можешь.

Ковальски этого не мог. Даже допрашивать пленных – а ему частенько доводилось заниматься подобным, потому как у Шкипера не хватало терпения, а Рико не разговаривал – было не то. Изводить людей многочасовыми расспросами, колоть им всякую дрянь, спускать на них с поводка осатанелого Рико – даже это было ничто по сравнению с тем треклятым подвалом.

Ковальски не был способен на это, но точно знал, кто был. И знал, кому обязан тем, что все еще жив и даже относительно цел (а тот кусочек селезенки ладно уж, чего поминать).

Так что, когда в очередной раз перемазанного йодом Прапора командир повел спать, сообщив, что подряд и рыбалка и резня это как-то не предел его мечтаний, так что и он соснет немного, лейтенант безропотно кивнул и занялся новыми ожогами. В лаборатории воцарилась тишина, если не считать досадливого шипения Рико, и редких реплик медика.