Лабораторные условия (СИ)

Интересно было бы также знать, что бы сделали они – те, другие, с которыми Ковальски пытался сократить дистанцию. Пожалуй, поморщились бы. На его личной жизни – экое забавное словосочетание, звучит прямо как «личное дело» - можно ставить косой красный штемпель «неудачник». Вероятно, на это и станут напирать. «У него ничего не выходило с девушками», - будто наяву услышал он со стороны абстрактный, безликий голос, своими интонациями удивительно похожий на голос диктора телевиденья. «Потерпев поражение на этом поприще, согласно эффекту психологической компенсации, он нашел вариант попроще»… Это о Рико-то! «Попроще»!.. Люди, которые строят свои взаимоотношения, избирая в качестве примера следования диалоги в кино, – вы просто не видели, как Рико тошнит от «мыльных опер»… И Ковальски, в общем-то, его понимал. Переливание из пустого в порожнее, долгое описание каких-то сиюминутных эмоций, заламывание рук и промокание увлажнившихся вследствие накручивания самого себя глаз салфеткой казалось ему занятием почти унизительным.

Утверждение тем ближе к истине, чем оно проще, а Рико все делал просто. А еще говорят, будто изреченное слово есть ложь – а Рико и не говорил. Впрочем, тут же добавлял ученый про себя, стремясь все разложить по полочкам, разговаривают люди с той целью, дабы убедиться, что одна сторона подразумевает именно то же самое, что и другая, под одним и тем же термином. Что к случаю с Рико тоже подходило. Так что Ковальски считал, что оборот, который приняло дело, вполне успешен. В конце дня, когда они были предоставлены сами себе, к нему в лабораторию по-диверсантски проникал подрывник, мягко, практически беззвучно подходил сзади, сгребая в охапку, и вжимался горячими сухими губами в ложбинку на шее, сразу под затылком. И если позволить ему это, не пытаясь как-то урезонить, то скоро он довольно ощутимо прихватывал и зубами, так, что оставался след. Ковальски это не волновало: в их окрестностях еще только глухой, слепой и умственно отсталый мог не знать, что Рико кусается. Дальнейший анализ становился затруднительным: он много раз пытался - и ни разу не достигал удовлетворяющего его эффекта. Даже просто изобразить происходившее – например, записать в дневник – не выходило. Холодное, безликое перечисление действий и анатомических понятий (раздражение эпидермиса, прилив крови, расширение капилляров, вызывают эффект…) не имело ничего общего с жаром и безумием Рико. Нужно было быть поэтом или просто, на худой конец, каким-никаким литератором, чтобы уметь передать подобные вещи. А Ковальски был всего-навсего ученым. Он смыслил в химии, физике и математике, он соображал в инженерном деле и архитектуре, в медицине, биологии, в электронике, наконец, но отнюдь не в том, как описать свои ощущения от поцелуев. От них все тело горело, и отнимался мозг, как будто подрывник своей неудержимостью разбудил в лейтенанте нечто, чему тот и сам не мог дать имени. Ему нравилось все происходящее, ибо каждый момент он чувствовал то, что Рико говорил ему без слов, своими касаниями - руками, губами, всем телом. Да, пожалуй, с самого начала – с той ночи, когда Рико только целовал его, лейтенант допускал вариант («знал», все же, не то слово) к чему идет дело, и уже тогда мог бы прикинуть последствия. Он с самого начала знал, что просто не будет – но, черт подери, какое значение может иметь это жалкое, основанное на физической непривычке «непросто»! У него вся жизнь – одно сплошное такое «непросто», и кто хотя бы месяц выходил в шесть утра на пробежку, и заставлял себя отжиматься безо всяких отговорок, тот знает, что физическое «непросто» преодолевается намного легче, чем чужое категорическое и равнодушное «ты мне не нужен».