Лабораторные условия (СИ)

Они и прежде делили одно спальное место. Каждый из них с другим каждым. Это было безопасно. Чужие лопатки, прижатые к собственным - надежнее, чем, например, стена. Да и ради тепла тоже спали вповалку. Но те времена миновали, как страшный сон. У них есть крыша над головой, есть кусок хлеба и своя койка. Ковальски думал, что вся эта низкопробная романтика забылась, затерявшись в их не благом прошлом. А Рико вот, оказывается, помнил.

Да и кроме того… Ковальски не мог вызвать из памяти данных, когда в последний раз - а может и никогда? - кто-то звал его к себе так, как его звали сейчас. В тепло, в надежную безопасность, в какой-то маленький, ограниченный контуром вороха материи островок, в котором можно замкнуться от прочего мира. И может, конечно, Рико не девушка его мечты (Рико совершенно точно не девушка, авторитетно произнес его внутренний голос и для верности помахал медицинской карточкой), он не Ева, не Дорис и никакая иная недоступная неизвестно кто, но он и не отталкивает. Ему нет дела до того, что Ковальски сделал или нет. Ему безразлично, как это выглядит со стороны и что скажут ближние и дальние знакомые, как это отразится на его статусе и как это его охарактеризует. Рико вообще на удивление мало интересовался такими вещами, которые полагались ценными у так называемых «нормальных» особей. Рико принимал другого человека таким, каким тот являлся, ничего от него не требуя, а логика его примитивна и незатейлива: “Я дам тебе себя, а ты дашь мне тебя” - только и всего.

Ковальски подогнул ногу, поставил колено на импровизированное лежбище. Рико его не торопил. Можно было потрепать подрывника по непослушному хохолку волос и уйти. Это было бы логично и не вызвало бы вопросов. И ничего бы не вызвало, пожалуй – кроме глухой, саднящей пустоты внутри. Осознания, что он – тот самый человек, который сначала просит у небес лопату, чтобы выкопать колодец, а когда она падает, жалуется, что инструмент набил ему шишку, и от этого он якобы утратил потребность в аш два о… Смешно и глупо. Даже не анекдот.

Рико все ждал. Ученый, наконец, проскользнул под гостеприимный одеяльный полог и осторожно, на пробу попытался вытянуться, выясняя, до каких пределов обстоятельства позволят ему разогнуться.

Рико позади него довольно облапил, притягивая к себе, длинное тело - видимо, вместо недоступного ему плюшевого медведя - и Ковальски уткнулся носом в горячий сгиб его руки. Собственный нос оказался неожиданно холодным. Рико набросил ему на плечи одеяло, ткнулся лицом в волосы на затылке и затих мгновенно же. Действия Рико никогда не означали чего-то большего, чем они на деле и являлись. Если он ворчит и отворачивается – желает быть оставленным в покое. Если он держит, значит, хочет, чтобы с ним остались рядом. Рико умел хитрить, только когда дело касалось обходных, отвлекающих военных маневров и карт. Во всех прочих случаях необходимость говорить или делать не то, что есть на самом деле, ставила его в непроходимый тупик. А Ковальски в тупик ставила тема человеческих взаимоотношений вообще. Рико в этом плане образец идеальности: он понятен. И можно было не сомневаться в трактовке его эмоций. За его приглашением не скрывается ничего, кроме его искреннего желания разделить тепло с товарищем. И Ковальски приятно было это осознавать. Хорошо быть тем, кого ждут и о ком пекутся. Сколько бы лет тебе ни было, что бы ты ни совершил – хорошо…

Лаборатория погрузилась в зыбкую флуоресцентную тишину: в аварийном освещении отливали сиреневатой синевой стенки шкафов и корпуса приборов, колпаки ламп и мертвые сейчас мониторы. Будто глаз какой-то чудовищной рыбы, не мигая горел синий фонарь над дверью: он не выключался никогда, чтобы, в случае срочной тревоги, не тратить времени на поиски выключателя, и не налетать на углы. Ковальски поерзал, устраиваясь удобнее, и улыбнулся, чувствуя, как его снова притянули поближе и сжали крепче.

Если сослуживец хватает тебя сзади, позволь ему это и не сопротивляйся. Скорее всего, для этого есть немаловажные причины. И сейчас были как раз они самые.