Ладья Авалона

Выключив свет, они еще долго лежали без сна, молча. Каждый думал о своем, от ближайших конкретных целей все более переходя к своей собственной персоне, к своим заботам и проблемам, к своим грехам и несбывшимся надеждам. Усталые мышцы натруженных за день ног изредка спазматически подергивались, точно намереваясь еще куда-то идти. Волнами накатывала дремотная слабость. В не зашторенные окна сеялся звездный свет, доносилось далекое шуршание моря, треск проезжающих мопедов, голоса идущих мимо людей. Из соседней комнаты время от времени слышался мелодичный звон, будто ночные духи, играясь, задевали в полете струны арфы. И все это вместе в эту минуту казалось невыносимо реальным и бесконечно живым, до каждого листика на деревьях за окном. И, прежде, чем провалиться в сон, Вика, зевая и заворачиваясь в мягкое, пахнущее лавандой одеяло, думала – быть может, это и есть настоящее? И она на самом деле Трисс, арфистка из «Ладьи Авалона». Завтра будет день, в пятницу выступление в «Сейле», а в Бельтайн они дают концерт в Новороссийске, а где-то есть дом, и мама, и парень, что принес ей накануне гастролей охапку синих ирисов. И впереди еще вся жизнь, полная и живая. А это далекое – это сон, глупая мечта хмельной вечеринки. И нет никакой Вики Ермолаевой, никаких непоправимых грехов, никаких заданий, чей смысл сокрыт за картиной с черно-белыми шариками… Шарики, шарики, накатываются белыми брызгами на черный влажный берег, и катятся назад, подпрыгивая и шурша…

Глава 4

Было около одиннадцати часов утра, когда Вика подошла к небольшому скверу, прилегающему к территориям школы и детского садика. День разгорался жаркий, полный запахами цветов и предвкушением лета. Голуби топтались на дорожке, ожидая съедобных подачек. Упитанная кошка вольготно раскинулась в пыльной ямке под кустом, изредка, когда голуби особенно шумели, открывая глаз. Вика кинула им семечек из пакета и присела на одну из скамеек. Ей было видно, как из садика вышли несколько женщин с детишками, но все они были не той, кого ждала юная арфистка. Наконец, спустя добрых минут пятнадцать, вышла и Лариса Данилина. Вика изумленно вскинула брови – на фотографии, которую в бумаги вложил Светлый, Данилина производила впечатление яркой, уверенной в себе женщины, красивой несколько необычной красотой. Живописный беспорядок волос, умелый макияж, ухоженная фигура, лицо довольно несимметричное, но очень живое и эмоциональное. Вика подумала сначала, что ошиблась, но у вышедшей на улицу женщины была точно такая же, как на фотографии, крупная родинка над верхней губой. Данилина, которую сейчас видела Вика, производила впечатление крайне измученной жизнью женщины. Ее лицо поблекло, посерело, глаза припухли, под ними пролегли глубокие лиловатые тени, на лбу пролегла горестная, немного нервная складочка. Не накрашенная и плохо причесанная, она казалась жалкой, а ее одежда была подобрана вразнобой. Даже носки на ногах были разного цвета. Она плелась по улице, будто на пределе возможностей, прикрывая глаза так, будто с закрытием век обрывалась ее жизнь. За руку она вела мальчонку лет пяти, аккуратно одетого в чистенькую курточку и джинсовые штанишки. Ребенок послушно шел рядом и горько плакал. Почти поравнявшись с Викой, малыш вдруг споткнулся, но мать тут же одним плавным движением, будто предвидя, подхватила его под руку и, опустившись рядом с ним, крепко прижала стриженную головку к груди. Озадаченная Вика шагнула к ним.

– Я могу чем-то помочь? – растерянно спросила она. – Что случилось? – обратилась, приседая, к мальчику, который повернул к ней заплаканное личико. – Кто тебя так обидел? Дети? Или может быть, воспитательница строгая? – это уже к матери, которая окинула случайную помощницу испуганным и потерянным взглядом.

– Н-нет, нет, – Лариса быстро взяла себя в руки и погладила сына по голове. – Воспитатели здесь замечательные… Просто… в семье проблемы.

– А-а, – понимающе протянула Вика, не отрываясь от испытывающих глаз ребенка. Эти внимательные карие глаза затягивали. Таким когда-то был Игорь, а она этого не видела. Он тоже ходил в сад, играл с детьми, переживал свои маленькие радости и печали, и у него был дом, куда его вела не родная, но любящая женщина. А вот ее, Вики, рядом не было. Пока ее собственный сын постигал мир, она бесцельно тратила годы на пустую возню, которая окончилась ложью, пустым самодовольством и разбитой на серпантине машиной. Дура, какая же дура… Слезы подступили к горлу и Вика, не справившись с чувствами, судорожно всхлипнула. Лариса с каким-то истерическим сочувствием коснулась ее плеча:

– Что с вами?

– Я… мне.. – Вика заставила себя подавить горечь и стыд и, опустив глаза и часто моргая, вымученно улыбнулась. – Не могу видеть детей… Мой малыш… – и она только скривилась и махнула рукой. Данилина мигом обняла ее, поглаживая по спине:

– Боже, какой ужас! Держись, хорошая! Ну, не плачь… Все еще будет! Ты ведь такая молодая!