Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя

В начале осени дела позвали Лагарпа в Париж. Как бы ни хотелось ему подольше остаться на родине, но швейцарец отсутствовал в своем французском имении уже почти год! Чтобы окончательно обустроиться в кантоне Во, ему сперва нужно было договориться о продаже усадьбы в Плесси-Пике, а для этого – на месте оценить масштаб ущерба, нанесенного там последней войной, когда бои проходили в непосредственной близости от Парижа, причем прусские солдаты (в отличие от русской армии в 1814 году) вовсе не щадили интересы местного мирного населения. Плесси-Пике оказалось прямо на театре сражений между французскими и прусскими войсками в первых числах июля 1815 года. Упорное сопротивление французов, сумевших задержать и даже местами отбросить назад пруссаков, привело к тому, что те занялись грабежом окрестных деревень, желая устроить там «маленькую Москву».

Поэтому 20 сентября 1815 года Лагарп вместе с женой покинул Лозанну и уже через четыре дня был в Париже. Еще одной причиной, заставившей его поспешить с отъездом, было желание застать во французской столице Александра I. Так и случилось: царь выехал из Парижа 28 сентября, но до этого Лагарп успел два раза подряд с ним отобедать наедине. Последний раз они виделись 26 сентября (о чем достаточно ясно свидетельствует письмо, написаное Лагарпом 27 сентября – как это не раз бывало, по горячим следам разговоров, сразу после расставания с царем, прежде чем тот покинет Париж). И 26 же сентября в Париже три монарха скрепили своими подписями Акт Священного союза.

Конечно, Александр I не обязан был посвящать Лагарпа в содержание Акта, который, строго говоря, был личным делом трех подписавших его монархов. Не стал царь и скрывать от учителя сам факт его подписания, но сформулировал это в виде весьма общего и туманного намека о том, что «приняли монархи меры, которые на долгое время мир обеспечат, и он тем воспользуется, чтобы старые злоупотребления искоренить и новые потрясения предотвратить»[411]. Тем не менее отсутствие в последних разговорах Александра I и Лагарпа темы Священного союза (притом что, по мнению швейцарца, они обсуждали «вопросы самые важные и самые деликатные») весьма показательно. Это означает: император был уверен, что учитель не поддержит его замысла, и даже не пытался найти у него понимания. Между двумя общавшимися наедине людьми, которых объединяли более 30 лет близости, взаимного уважения и дружбы, на самом деле уже существовала невидимая стена. Лагарп этого не почувствовал – ему еще казалось, что он видит перед собой прежнего «идеального самодержца»; Александр же решил не вступать в сложные дискуссии со своим бывшим наставником (что, впрочем, всегда отличало их отношения).

В частности император упомянул, всячески смягчая этот факт, что получал донесения относительно действий Лагарпа в Швейцарии, предпринятых якобы «в пользу Наполеона». В ответ Лагарп повторил свои прежние аргументы против войны 1815 года: «Почитал я вторжение во Францию попранием всех прав нации и не мог решиться в нем участвовать, поэтому даже от присутствия в армии союзников отказался. По возвращении моем в Париж император меня в том упрекнул дружески, но признал в конце концов справедливость моих резонов»[412] (на деле же Александр не стал с ним спорить в тех обстоятельствах, когда эта война уже ушла в прошлое, и согласился, как кажется, просто чтобы сделать приятное учителю).

А вот еще более характерный пример. Лагарп надеялся, что царь сможет повлиять на то, чтобы на противников Бурбонов и, вообще, на население Франции, поддержавшее Наполеона, не обрушились репресии. В своем письме Устери, написанном по горячим следами встречи, Лагарп всячески подчеркивал великодушие Александра: «Я имел счастье нанести визит императору, который меня ждал уже несколько недель. Мы обедали вдвоем, так же как и на следующий день, что дало нам возможность обсудить многие интересные сюжеты. Его поведение в это критическое время было, как всегда, великодушным, и можно почти надеяться, что здешние власти вынесут больше уроков из его речей, чем год назад. Дисциплина русских войск была образцовой, а их руки не запятнаны тем возмутительным насилием, которое совершается над побежденным и обезоруженным народом, чье отчаяние еще может иметь ужасные последствия, если прорвется наружу. А господа австрийцы, англичане и пруссаки делают все, чтобы добиться этого результата»[413]. Александр I тогда успокоил учителя, заверив его, что во Франции во всем будут строго придерживаться положений конституционной Хартии, а в Палате депутатов решения будет принимать «большинство умеренное и разумное». Но действительность оказалась ровно противоположной: французский парламент в 1815–1816 годах, получивший название Бесподобной палаты, был составлен почти на 90 процентов из жаждущих мести ультрароялистов, и они развернули в стране Белый террор, жертвами которого стали сотни людей[414].