С июня 1785 года Лагарп также преподавал великим князьям
Но наряду со способностями Лагарп отмечал в Александре и зачатки отрицательных черт, а потому всерьез был обеспокоен воспитанием его характера. Среди них на первом месте находилась лень. Уже 10 июля 1785 года (когда Александру было 7 с половиной лет) Лагарп в обобщающем докладе к Салтыкову впервые написал: «Его Высочество одарен большим умом, способностями, проницательностью и быстротой соображения, однако склонен к медлительности, когда до дела доходит. Не однажды обнаруживал готовность к тому, чтобы за него другие размышляли». Лагарп внимательно следил за работоспособностью мальчика и был уверен: «Пишет Его Высочество такие диктовки, какие ему вполне по силам: я в этом ежедневно убеждаюсь по лицу его и глазам». Поэтому необходимо «помешать Его Высочеству к медлительности привыкать и принудить его, собственные таланты употребляя с пользой, все, что ему по силам, обдумывать и исполнять быстро и самостоятельно». По мнению наставника, «этот изъян нынче одолеть легко, но через несколько лет будет очень трудно» (в том же письме Лагарп просил у Салтыкова разрешения привлечь к их занятиям еще одного, более старшего мальчика, чтобы усилить соревновательный элемент)[126].
Однако жалобы на лень Александра повторялись из года в год в новых записках Лагарпа, то есть справиться с этим было не так просто, а упрямство Александра в отношении определенных своих черт было не меньшим, чем у Константина. Лагарп выделял два, на его взгляд, ведущих недостатка в старшем внуке Екатерины II: «склонность избегать всего, что требует труда» и «привычка мешать игры с серьезными занятиями» (отчет от 9 сентября 1786 года). Их влияние на характер великого князя оказывалось в целом очень весомым: «К сожалению, я должен прибавить, что добрые задатки эти парализуются сильной наклонностью к беспечности и вялостью. <…> Он часто понуждал меня подсказать то, что ему было давно уже хорошо знакомо, единственно из боязни умственного труда, которая мешала ему дойти до вывода самому»[127].
Когда Александр подрос, Лагарп стал использовать новую практику для борьбы с его недостатками. Случаи наиболее вопиющих проявлений невнимания, рассеяния и лени записывались на бумагу самим Александром и хранились как пример того, как нельзя себя вести. Этот дидактический прием проповедовали в XVIII веке многие немецкие педагоги[128]. Неудивительно, что значительная часть сохранившихся детских записочек Александра (как, впрочем, и Константина) к Лагарпу связана именно с этим педагогическим приемом: они призваны показать, что ученики сожалеют о своей лени и нежелании учиться.
На 13-м году (сразу после своего дня рождения) Александр по указанию Лагарпа завел специальный дневник, который был сперва озаглавлен «Тетради, заключающие в себе деяния великого князя Александра», а затем – «Архив позора». Его записи датированы декабрем 1789-го и июнем–сентябрем 1790 года, а содержание перекликается с упомянутыми записками. Здесь Александр в самых жестких выражениях должен был бичевать собственный характер и неблаговидные поступки. Например, 19 июля 1790 года он пишет: «Я ленивец, преданный беспечности, неспособный думать, говорить, действовать. Каждый день на меня жалуются; каждый день я обещаю исправиться и нарушаю данное мною слово. Как во мне нет ни соревнования, ни усердия, ни доброй воли, то из меня едва ли можно что-либо сделать. Я ничтожен, и если бы можно было спуститься ниже нуля, то я послужил бы тому примером»[129]. Этот дневник потом переписывался Александром по нескольку раз для закрепления «моральных уроков».
В 1791 году Лагарп испробовал еще один метод – подобные записки были вывешены на всеобщий обзор и в назидание. 8 апреля: «Великий князь Александр до того забылся, что вел речи неприличные, и оттого был отослан, а дабы вечно он помнил, что неприличие есть вещь непростительная, повесили на стену в его учебной комнате сию бумагу как памятник весьма для него лестный». 10 апреля: «Великий князь Александр так скверно читал и так невнимательно, что пришлось заставить его читать по складам, точно восьмилетнего. Ни усердия, ни прилежания, ни желания учиться. Сия бумага на стену повешена как второй памятник» (обе записки специально написаны крупным почерком, а наверху листа у каждой сохранилась дырка от гвоздя)[130].