Лагерь

Вот я и разгоняюсь, и это срабатывает. Хватаюсь за вершину и подтягиваю вверх тело. Это не то чтобы здорово – Хадсону не пришлось прибегать к такой уловке, но дозволено правилами. Веревочная лестница тоже не так уж плоха, если двигаться по ней медленно и осторожно. В школьном театре я помогал устанавливать софиты, и сейчас делаю что-то вроде того, потому что лестница раскачивается подо мной взад-вперед. Страшно, конечно, но выполнимо. Горка – это всего лишь горка, а перепрыгивать с камня на камень, раз ручей сегодня их не захлестывает, опять-таки не составляет труда. Честно говоря, я в шоке от того, как легко мне все удается.

Мне надо было тренироваться на рукоходе. Рядом с моим домом есть парк, где он установлен, но предназначен он для маленьких детишек, и мне было неловко заниматься на нем. И я решил, что раз это способны делать дети, то сделаю и я. Вот только я не ожидал, что это так больно. Я повисаю на одной руке и тяну другую руку к следующей перекладине, и мой собственный вес растягивает мышцы руки. Я, весь потный, стараюсь передвигаться быстро, иначе руки соскользнут. Мальчик передо мной не смог преодолеть это препятствие, так что конец света в случае неудачи не наступит, но мне не хочется, чтобы Хадсон считал меня парнем второго сорта.

Может, это и на самом деле соревнование, но только для меня одного. Нужно лучше всех преодолеть полосу препятствий, завоевать Хадсона. Не является ли тот парень, что упал с рукохода, одним из его бывших? Сколько их здесь? Я пытаюсь не обращать на это особого внимания – Джордж говорит, это угнетает меня – и потому едва различаю их лица, словно служащие размытым фоном для фотографии Хадсона. Думаю, упавший паренек – одно из его завоеваний. А может, и тот, кто шел первым – он преодолел все, но свалился в яму.

Дело идет медленно, но я хватаюсь по очереди за перекладины и чувствую, что рубашка прилипла к потной спине. Если бы у меня по-прежнему были длинные волосы, они прилипли бы ко лбу. Когда я разделываюсь с рукоходом, кисти непроизвольно сжимаются в кулаки, ладони горят. Но у меня нет времени на то, чтобы обращать на это внимание. Следующее препятствие – канат, он туго натянут на расстоянии всего фута от земли. Я вовсе не готовился к такому испытанию, потому что прошлым летом каната не было. Но я становлюсь на него рядом с деревом, к которому он прикреплен, и сосредоточиваюсь. Хорошая новость – еще никому не удалось пройти по нему, и один лишь Хадсон снова и снова запрыгивал на него там, где падал, делал еще один шаг и опять падал. Все остальные сдались после первого или второго падения.

Но на самом-то деле это не так уж и трудно. Конечно, это непросто, не поймите меня неправильно. Канат прогибается и подрагивает под моими ногами, и мне жаль, что я не босиком – тогда бы я мог хоть как-то ухватиться за него ступнями. Но, когда мы танцуем в кордебалете, то должны двигаться строго по прямой. Если немного отклониться вправо или влево, то можно задеть рукой другого участника. Вот я и делаю то, что делаю, когда танцую, фокусируясь не на ногах, а на дереве, к которому привязан другой конец каната. Вытягиваю руки в стороны для равновесия и, не слишком медленно, иду.

Мне удается пройти половину пути прежде, чем я падаю – больше, чем кому-то еще. Но я встаю не на ноги, как другие, а на четвереньки. Это… не есть хорошо. Поднимаю глаза и вижу, что Хадсон вовсе не смеется, а подбадривает меня.

– Ну давай же, Дал! Вставай! Ты сделаешь это! – Я люблю его.

Смотрю с земли на канат, распрямляюсь и иду к следующему препятствию. Я уже много чего всем доказал. Теперь шина: она подвешена горизонтально, ее удерживают четыре толстые веревки. «Здесь надо правильно сгруппироваться, – напоминаю я себе. – Нужно прыгнуть в кольцо и, сделав сальто, встать на ноги и бежать дальше».

Я прыгаю и ударяюсь животом о шину. Я прыгнул недостаточно высоко. Слышу, как кто-то громко издает «ууф», но ударился я не больно. Это же резина. Но это «ууф» означает, что кто-то подумал, будто я облажался, а ведь так оно и есть, и я чувствую себя идиотом. Это обидно. Обида наполняет меня чувством типа «А зачем ты делаешь все это?» или «Твой план ни за что не сработает, если Хадсон поймет, что ты вовсе не крутой парень», а еще «Разве тебе не хотелось бы оказаться сейчас на прослушивании?» Чувствую, что моя кожа горит и становится ярко-красной. Надеюсь, кричал не Хадсон. Мне нужно сосредоточиться на том, чтобы закончить с шиной, но я повисаю на ней, вытянув руки, подобно Супермену, а мои ноги болтаются в воздухе. Хватаюсь за нижнюю часть шины, протискиваюсь через нее и некрасиво падаю на спину в песок, пахнущий ногами.

Какое-то мгновение смотрю на солнце, проглядывающее сквозь листву деревьев, – вы замечали когда-нибудь, что это зрелище напоминает Млечный Путь? Мы с Джорджем любим делать это после прослушиваний – лежать в тени, таращиться вверх, так что наши взгляды теряют резкость и свет между деревьями начинает казаться огромной звездной рекой, а листья – черными. День превращается в ночь, а потом снова в день.