Лагерь

После отбоя я долго лежу без сна, гадая, в чем я ошибся и можно ли исправить это, а также что будет, если я перестану беспокоиться о том, а нужно ли исправлять мою оплошность или не нужно, ведь это будет означать, что я смогу принять участие в постановке. Знает ли он? А если знает, но не стал сразу же порывать со мной, то это хорошо, но мой план все равно летит к черту, и если оно так, то следует ли пытаться осуществлять его и дальше, раз я могу вернуться в театр? Стоит ли Хадсон всех моих переживаний, если завтра наши с ним отношения могут пойти прахом?

Нет. Разумеется, стоит. Хадсон стоит того. Я внезапно осознаю, что, оставшись без Хадсона и без спектакля, я лишусь всего. Словно вода утечет сквозь пальцы. Смотрю в темноте на свои руки. Мне не хватает лака для ногтей. Мне не хватает Хадсона. И впервые за лето у меня не оказывается плана, следуя которому можно было бы вернуть их.

Семнадцать

– Аструд Жилберту, Fly Me to the Moon, – объявляет Марк, желая разбудить нас. – Песня была написана в пятидесятых, но Жилберту записала ее лишь в 1964-м, в том же году, что и Синатра, хотя они оба какое-то время исполняли ее и раньше. Разумеется, знаменитой стала версия Синатры. У слушателей она ассоциировалась с Космической гонкой. Бразильянку же с космосом проассоциировать было сложнее. Что касается меня, то я нахожу, что ее исполнение более романтично и, если честно, лучше.

Он включает магнитофон, и мы начинаем выбираться из кроватей, едва обращая внимание на произносимую им лекцию. Но музыка. Музыка… изумительная. Я слышал эту песню раньше – в исполнении Синатры, наверное, – но эта версия плавная и ритмичная и наводит меня на мысль о позировании в шелковом балахоне, распростертом, как крылья. И, по всей видимости, я не один такой. Джордж уже встал и пытается изобразить крылья с помощью пижамы, и все остальные следуют его примеру – набрасывают на плечи простыни, словно это плащи. Какое-то мгновение я медлю: мне хочется присоединиться к ним, но я знаю, что это не в духе Дала. Но здесь я не обязан играть роль Дала. Здесь я могу быть Рэнди. И, кроме того, возможно, Дал – это моя неудача. Может, Дал вот-вот получил отставку. Беру свою простыню и начинаю танцевать вместе со всеми, мелодичная музыка заставляет меня двигаться и чувствовать себя, как старлетка шестидесятых.

Сетчатая дверь со скрипом отворяется, и я театрально поворачиваюсь лицом к ней, чтобы посмотреть, кто вошел. Это Хадсон, он сконфуженно смотрит на меня.

– Привет! – говорит он.

– Привет, – отвечаю я, стоя в пижаме и с простыней на плечах. Это, наверное, очень нехорошо, но я продолжаю улыбаться.

– Что вы делаете? – спрашивает он. Все вокруг по-прежнему танцуют, но я вижу, что Марк смотрит на нас с Хадсоном, одна его бровь вздернута. Бросаю простыню на кровать и выхожу из домика. Хадсон идет за мной.

– Я просто танцевал. Мы начинаем день с музыки, – говорю я, надеясь, что делаю это непринужденно.

– Вот как?

– Ну, вообще-то, танец развивает гибкость. Наш тренер по футболу научил нас некоторым движениям. – Он какое-то время смотрит на меня, и я не понимаю, верит ли он в то, что я говорю. Смени тему, Рэнди. – А почему ты оказался здесь так рано? – улыбаюсь ему я. Волосы у него мокрые. Должно быть, он встал спозаранку и успел принять душ.

– Захотел увидеть тебя, – пожимает он плечами. Его улыбка длится секунду, а потом исчезает. – Знаешь, даже если ваши кровати стоят рядом, ты не обязан вести себя, как они.

– Они?

– Я хочу сказать… – Он хмурится и заходит за угол домика, из которого все еще доносится музыка. – Прости. Это прозвучало как-то некорректно. Просто я хочу сказать, что ты не должен следовать стереотипам.

– Стереотипам? – переспрашиваю я. Меня начинает бить озноб. В домике одна песня заканчивается и начинается другая.

– Ты не должен вести себя как девчонка. Я знаю, это свойственно многим квирам, но… именно этого от нас и ожидают, верно?

– Не знаю. А что можно этому противопоставить?

– Можно дать понять, что ты больше чем гей, понимаешь?

– Нет, – неподдельно озадачиваюсь я. – Ты говоришь странные вещи.

– Прости. – Он берет мои руки в свои. – Я нервничаю.

– Почему? – Он собирается порвать со мной? И именно потому так непонятно вел себя вчера вечером? Что я сделал не так?

– Ну, я хочу кое-что сказать тебе. И… я боюсь услышать, как ты на это отреагируешь.

– О’кееееей. – Я сжимаю его руки, не стесняясь того, что ладони у меня потные. Теперь я тоже нервничаю.

– Значит… – Он делает глубокий вдох, поднимает глаза вверх, а потом снова смотрит на меня. – Ну, о’кей. Помнишь наш первый вечер здесь? Когда мы ходили к дереву?

О.

– Да, – осторожно говорю я.

– Я лгал тебе. – Он замолкает, и я изо всех сил стараюсь выглядеть серьезным/обеспокоенным/растерянным, потому что все мои внутренности словно скачут вверх-вниз. Он готов признаться? Уже? Все идет ТАК хорошо.

– По поводу чего? – спрашиваю я с легкой дрожью в голосе, достойной «Оскара».

– Я… Я – ХАЛ. Хадсон Аронсон-Лим. И все эти сердечки на дереве – они мои и моих предыдущих бойфрендов.