Лагерь

Какое-то время мы обсуждаем все это и пытаемся придумать кричалки («Мы синие, мы синие, мы самые красивые! Вы красные, вы красные, для нас вы не опасные!» – моя любимая, может, потому, что это я составил ее из кричалок Чэрити). Когда Конни наконец говорит, что завтра мы встретимся здесь же в то же самое время, и отправляет нас ужинать, я пребываю в еще большем волнении и даже нервничаю.

– Это круто, – делюсь я с Паз, когда мы идем с ней в столовую. – А ты как считаешь?

– Ага. И я думаю, будет весело.

– Можно я тебя кое о чем спрошу?

– Конечно.

– Чэрити ненавидит меня?

Паз смеется:

– Не. Она со всеми такая. Более чем дружелюбная, но взгляд у нее при этом напряженный. И ей приходится вроде как обороняться, потому что кто-нибудь обязательно да скажет ей, что это лагерь для квиров, а асексуальность и аромантичность квирностью не считаются.

– Что? Но это же и есть буква А в аббревиатуре на сайте.

– Я постоянно твержу об этом, но некоторые люди такие грубые. Чэрити не жалуется на них. Но я это делаю. И Джоан в наказание дает им урок по инклюзивности.

– Значит, вы с ней близки? – спрашиваю я. Мы почти дошли до столовой, но я решаю, что будет нормально войти в нее с Паз; никто не заподозрит, что мы с ней капитаны.

– В наше первое лето здесь мы спали на соседних койках. Поверь, она неплохая девчонка. Если она пугает тебя или тебе кажется, что она подличает, скажи ей об этом прямо – она тут же извинится и подарит тебе какую-нибудь самоделку, чтобы загладить свое поведение.

Открывая дверь в столовую, я смеюсь:

– О’кей. А Джимми? Он в девятнадцатом домике? – В девятнадцатом домике живут укурки.

– Ага. – Мы садимся рядом с нашими друзьями, а Хадсон приходит несколькими минутами позже. Он улыбается мне и тоже садится.

– Подождите! – восклицает Джордж. – Почему это вы с Хадсоном явились сюда по отдельности? Вы что, все это время были не вместе? Неужели Эндрю Ллойд Уэббер наконец-то написал хороший мюзикл? – Его глаза становятся большими и круглыми. И я сдерживаю порыв сказать, что «Плащ снов» не так уж и плох.

– Мне нужно было написать письмо родителям, – объясняет Хадсон.

– Ага… – тяну я. – А я кое-что проверял на полосе препятствий.

– Я думал, ты тоже пишешь родителям, – удивляется Хадсон.

– На полосе препятствий, – повторяю я. – Мне захотелось нарисовать ее в своем письме.

Хадсон смеется, но Джордж смотрит на меня с любопытством, он видит, что я вру. К счастью, он не пристает ко мне с вопросами до тех пор, пока ужин не заканчивается. Но когда мы идем на лекцию по истории квиров, отводит меня в сторону.

– Не могу тебе ничего рассказать, – говорю я. – Но все у меня хорошо. Хадсон тоже ничего не знает.

– Дорогой, какого черта?

– Ну, можно сказать, что я буду помогать сделать лагерь более… разноцветным.

Джордж таращит на меня глаза:

– Боже, как интересно. Стану следить за тем, как ты одеваешься. Тебе трудно будет удержаться от того, чтобы облачиться в сногсшибательный наряд… желтого цвета?

– Синего.

– Ах, утраченная возможность. Тебе бы понравилось плавать с синими перламутровыми тенями на веках и, может, синей помадой на губах. А сейчас все, что ты можешь себе позволить, это синие мазки под глазами, как у футболиста.

– Ага, – качаю я головой. – Думаешь, такое сошло бы мне с рук? Командный дух – это круто, верно? Ради него все эти парни разрисовывают себя кошмарной краской для тела. Отсюда не так уж далеко до помады и теней. Для поднятия командного духа.

Он смотрит на меня с жалостью и похлопывает по руке.

– Я расфуфырюсь за нас обоих.

Я смеюсь:

– Да уж, постарайся. Я-то не смогу обрядиться в блестящий синий комбинезон с разбросанными по нему розовыми сердечками.

– У тебя есть такой? – внезапно становится серьезным Джордж. – Если есть, то надо, чтобы твои родители незамедлительно доставили его сюда.

– Нет-нет. Я просто фантазирую.

Джордж вздыхает:

– Это плохо.

Занятие по квир-истории начинается с того, чем закончилось в прошлый раз, – с обсуждения трансгендеров и их организаций до Стоунуолла. Джоан показывает нам видеоролики про исполнителя женских ролей Джулиана Элтинджа, работавшего в Голливуде в двадцатых годах, и про Кристину Йоргенсен, перенесшую операцию по коррекции пола в пятидесятых и работавшую после того певицей в ночном клубе.

– Хотя и будет преувеличением сказать, что общество признавало трансгендеров, – продолжает Джоан, – они не оставались незамеченными и не всех их преследовали за то, кто они есть. Хотя некоторые, скажем, Люси Хикс Андерсон, все же преследованиям подвергались.

Джоан рассказывает нам про Люси Хикс Андерсон, которую арестовали за то, что она вышла замуж за мужчину. С раннего возраста ее воспитывали как девочку – она еще в конце девятнадцатого века смогла убедить родителей и врачей, что это правильное решение, – но стоило ей поставить подпись на брачном свидетельстве, как ее взяли под арест. То обстоятельство, что она была чернокожей, добавило оснований для преследования.